Конец игры (еще др. пер.) - [2]

Я с огромным удовольствием представляла себе, что произойдет в нашем доме в тот день, когда мама и тетя Руфь узнают наконец о нашей игре. Обмороки и знаменитый си-бемоль тети Руфи — это уж непременно. Потом пойдут стенания о загубленной жизни и напрасных жертвах, попреки в неблагодарности и предлинный список наказаний, которые мы, разумеется, давно заслужили. И, конечно, мы услышим знакомую нам угрозу: «Мерзавки, вы кончите улицей!» А чем так плоха улица, что в ней страшного, — мы не понимали.

Перед началом игры Летисия заставляла нас тянуть жребий. То нужно было угадывать, в какой руке камешек, то считать до двадцати одного, то еще что-нибудь… Когда считали до двадцати одного, для удобства делали так, будто нас не трое, а пять или шесть. Если выходила какая-нибудь из воображаемых девочек, мы начинали все сначала, пока двадцать первым не становился кто-либо из нас. Тогда мы с Оландой отодвигали тяжелый камень, под которым в яме стояла коробка с украшениями. Выиграет, допустим, Оланда, и мы с Летисией подбираем ей украшения на наш вкус. У нас было две игры одна называлась «Статуи», другая — «Картины». Для второй игры главное не наряд, не украшения, а выражение лица, верный жест. Вот Зависть, к примеру, — это оскаленные зубы и стиснутые руки, да так, чтобы пальцы пожелтели от напряжения. Милосердие? Пожалуйста, — ангельское личико с возведенными к небу глазами, а в протянутых руках что угодно: лоскуток, веточка ивы, мяч, словом, дар воображаемому сиротке. Проще простого было изобразить Стыд или Страх. Зато вот Злость или, скажем, Ревность давались нам с трудом. Украшения шли в ход, когда играли в статуи, где было больше простора для творческой фантазии. Мы подолгу обдумывали каждую мелочь, чтоб получилось что-нибудь интересное. По нашим правилам, сама статуя не могла выбрать для себя даже ленточки. Только двое обсуждали, что нацепить на нее, и уж в зависимости от наряда она решала, что ей изображать. В этой игре были свои сложности, ведь случалось, что мы нарочно, назло обряжали свою жертву так, чтоб у нее ничего не вышло. В таких случаях статую спасало чутье и особая находчивость, чаще дело кончалось полным провалом. Когда мы играли в картины, все шло гладко, и главное — без ссор и обиды.

То, о чем я рассказываю, началось бог весть как давно, но все сразу изменилось в тот день, когда из окна вагона упала первая записочка. Разумеется, не будь у нас зрителей, нам бы скоро наскучили наши статуи и картины. Вся суть этих игр заключалась в том, что выигравшей полагалось красоваться у самой железнодорожной насыпи и ждать поезда из Тигре, который ровно в два часа восемь минут проходил мимо нашего дома. Обычно поезда шли здесь на большой скорости, и мы ничуть не стеснялись показывать наше искусство пассажирам, которых едва различали в мелькавших окошках. Правда, со временем наши глаза привыкли к мельканию, и мы даже знали, что некоторые пассажиры ждут с нами встречи. Один седовласый сеньор в роговых очках каждый раз высовывался из окна и, размахивая платком, приветствовал очередную статую. Мальчишки, что возвращались из школы на подножках поезда, вели себя по-разному: одни что-то кричали, другие смотрели в нашу сторону молчаливые и серьезные. В сущности, та, кому доставалась роль статуи или картины, не могла этого видеть: ведь все ее усилия уходили на то, чтобы стоять не шелохнувшись, пока проходил поезд. Зато мы под сенью ивы следили за пассажирами, стараясь понять, какое впечатление произвела главная участница игры. Как раз во вторник из второго вагона упала эта роковая записочка. Она упала возле Оланды, изображавшей Злословие, и отлетела прямо к моим ногам. К записочке, сложенной в несколько раз, была привязана гайка. Довольно небрежным мужским почерком кто-то писал: «Очень красивые статуи. Я сижу у третьего окна во втором вагоне. Ариэль Б.». Странно, что записочка с этой гайкой — значит, автор хотел, чтоб мы ее обязательно получили, — была такой сдержанной, даже сухой. Но так или иначе, мы пришли в полный восторг и сразу бросили жребий, кому она достанется. Выиграла я. На следующий день никому из нас не хотелось стоять у насыпи: каждая желала получше разглядеть Ариэля Б. Потом, поразмыслив, мы решили, что нельзя прерывать нашу игру, Ариэль поймет это превратно, — и камешек вытащила Летисия. Мы страшно обрадовались, потому что Летисии, бедняжке, лучше всех удавались статуи. Когда Летисия застывала в неподвижной позе, никто не мог заметить, что она калека, но самое главное — во всей ее позе, в каждом повороте были особое благородство и красота. Если мы играли в картины, она, как правило, изображала Великодушие, Милосердие, Смирение, Самопожертвование… Если ей случалось быть статуей, то она хоть в чем-то стремилась походить на ту самую Венеру, которая украшала нашу гостиную и которую тетя Руфь упорно звала Венерой Силосской. Да… В тот день мы долго обсуждали наряд Летисии — ведь нужно было поразить воображение Ариэля. Летисия была в коротком платье без рукавов, и когда мы смастерили из куска зеленого бархата что-то вроде туники, а на ее волосы надели красивый венок из ивовых веток, она до удивления стала похожа на древнегреческую богиню. Летисия показала нам, какую позу она придумала, и мы решили, что разумнее всего выйти к поезду всем троим, чтобы достойно и, конечно, любезно поздороваться с Ариэлем.