Конец игры. Биография Роберта Фишера - [86]
Но виновник торжества? В зале начали шептаться: «Он не придет!», «Он должен придти… даже сестра его здесь!», «Он не поступит так со Спасским!», «Ему ведь надо еще получить чек!», «Он уже в Бруклине!» и «Он не придет!»
Когда прошел целый час без каких-либо признаков появления чемпиона, а пирующие уже основательно распробовали напитки в бокалах с Кровью Викингов, д-р Эйве поднялся на сцену и оркестр заиграл гимн ФИДЕ: «Gens Una Sumus». В этот момент в вельветовом костюме темно-коричневого цвета, который ему сшили на заказ в Рейкьявике, появился Бобби. Не дожидаясь окончания музыки, он прошел в голову стола и занял свое место. Спасский располагался в двух местах от него, и с некоторой задержкой Фишер протянул ему руку для рукопожатия. Эйве позвал Фишера на сцену, водрузил ему на плечи большой лавровый венок и провозгласил Чемпионом мира. Затем он передал ему золотую медаль и сертификат. Коронация завершилась в мгновение ока.
Изучая медаль, Фишер прошептал Эйве: «Но на ней нет моего имени». Эйве улыбнулся и ответил: «Мы не знали, что чемпионом станешь ты!» Не сказав больше ничего, Бобби вернулся за стол. Эйве продолжал говорить и упомянул, что правила будут изменены к следующему розыгрышу первенства мира, главным образом из-за Бобби Фишера, благодаря которому к шахматам было привлечено внимание всего мира.
По мере того, как Эйве произносил свою речь, Бобби скучнел и казался всё более одиноким, возможно, потому, что тысяча с лишним людей регулярно устремляла свои взгляды на него. Но даже те, кто был с ним знаком, как будто боялись к нему приближаться. Два крепких исландца размером с ресторанный холодильник, оба — шахматисты — сидели рядом с ним, и если кто-либо приближался к Бобби, чтобы взять автограф или поцеловать, или просто высказать поздравления, его не так уж вежливо направляли в другую сторону.
С непривычного места Бобби изучал сцену в зрительском ракурсе, как смотрели на них со Спасским любители шахмат в течение двух месяцев. Он погрузился в воспоминания, и можно было только догадываться, о чем они. Может быть, он переигрывал в уме некоторые из партий со Спасским? Или обдумывал варианты, которые следовало избрать — взвешивал, корил себя, что сыграл по-другому? Или он ругал себя за всё то беспокойство, что причинил окружающим — все эти споры о деньгах, камерах, освещении?
Желание отдаться старым привычкам взяло верх, он вытащил карманные шахматы и начал анализировать последнюю партию матча. Спасский подсел к нему ближе и слушал его замечания. Диалог казался естественным, словно они продолжали играть. «Мне следовало пойти сюда записанным ходом», заметил Спасский, передвигая пластиковую фигурку и пытаясь показать, как он мог спасти партию. «Это ничего не меняло», — ответил Бобби. Он показал русскому все варианты, которые рассматривал после откладывания. Вскоре гроссмейстеры Ефим Геллер и Роберт Бирн подключились к спору. Летали руки над доской едва больше листа из блокнота, пока четыре гроссмейстера предлагали свои ходы. Со сцены доносилась музыка — Les oiseaux dans la charmille (Птицы в беседке — фр.) Оффенбаха, но эти четверо на нее не обращали внимания.
Фишеру в итоге вручили два призовых чека, один от Исландской Шахматной Федерации, а другой — от Джеймса Слейтера, миллионера, чье финансовое предложение спасло матч. Бобби получил в сумме 153.240 долларов. Ему также подарили коллекционный предмет — огромную книгу в кожаном переплете и в специальном футляре об истории Исландии. Гудмундур Тораринссон частным образом пожаловался — но не Бобби — что исландская шахматная федерация потеряла 50.000 на матче, поскольку не были получены деньги за теле- и киноправа.
На банкете после выигранного матча Бобби, который часто казался безразличным по отношению к женщинам, удивил сановную публику, танцуя с исландской красоткой.
Когда Бобби собрание утомило, он выскользнул через заднюю дверь со своим другом аргентинским шахматистом Мигелем Кинтеросом и отправился искать приключений с исландскими девушками, которых он надеялся «подцепить». Ему так хотелось побыстрее покончить с официозом, что он забыл взять памятную книгу об Исландии, и ее так никогда и не нашли.
Прежде чем Спасский покинул Исландию, Бобби отправил русскому в отель любезное письмо и кинокамеру в подарочной упаковке в знак дружбы. Спасский внешне не испытывал никаких враждебных чувств к человеку, нанесшему ему поражение, хотя знал, что ему предстоят трудные времена по возвращении в Москву. Его последний комментарий о Фишере был таким: «Фишер — человек искусства, но для нынешнего века — он редкий человек. Мне нравится Фишер, и мне кажется, я его понимаю».
Лимузин мэра Линдси ожидал Бобби, когда его самолет приземлился в Нью-Йорке. Свита Бобби состояла из телохранителя Саэми Палссона с женой и Мигеля Кинтероса. «Здорово вернуться в Америку», — таков был единственный комментарий Бобби для ожидавших его репортеров. Мэр предложил Фишеру торжественный проезд-парад (с серпантином и конфетти) маршрутом «Каньон Героев» по Бродвею в нижнем Манхеттене — редкая честь, которой ранее удостоились такие звездные личности, как Чарльз Линдберг, Франклин Д. Рузвельт и астронавты Аполлона, но Бобби идея не вдохновила. Друзья и советники сказали ему, что если он примет эту честь, то станет единственным шахматистом, который когда-либо удостаивался такого проезда, и вероятно, никогда более никакому шахматисту такой чести не окажут. Он остался непоколебим: «Нет, не хочу», — решил Бобби. Он всё же согласился на «скромную» церемонию на ступенях Сити-холла.
