Конец игры. Биография Роберта Фишера - [81]

В 1972 году Фишер достиг шахматной вершины, играя в Исландии матч за звание чемпиона мира против Бориса Спасского из Советского Союза.

Уникальный момент в жизни харизматичного вундеркинда — чтобы оказаться на занятом им сейчас по праву месте, ему пришлось побороть накопившееся недовольство тем, как с ним обходились советские долгие годы. Все об этом знали, — не только собравшиеся в «Лаугардалшол», но и весь мир. Как сказал гроссмейстер Исаак Кэжден: «Это было самое важное “в одиночном разряде” событие в шахматах [из всех, когда-либо случавшихся)». Одиночка-американец из Бруклина, вооруженный всего лишь одним «камнем» — своим гением — готов был ударить им по гегемонии Советского Союза.

Фишер дважды покидал сцену во время партии (до откладывания), один раз — пожаловаться, что апельсиновый сок, оставленный им в отведенной ему комнате, недостаточно охладился. Тотчас принесли кубики льда. Он также попросил бутылку холодной воды и порцию skyr, исландского десерта, напоминающего йогурт. Эта просьба смутила сотрудников кафетерия, так как у них skyr отсутствовал. К счастью, он нашелся в ресторане по соседству.

Ходы, которые делались на доске, воспроизводились и на 40 телевизионных мониторах замкнутой телевизионной системы, расставленных в разных точках стадиона. В кафетерии, где зрители поглощали местные хот-доги (из мяса молодых баранов) и запивали их бутылками двухпроцентного исландского пива, обсуждение происходящего на сцене носило бурный характер. На цокольном этаже исландские мастера более спокойно и деловито оценивали и объясняли ходы на демонстрационной доске, а в комнатах для прессы опытные гроссмейстеры барственно обозревали мониторы и анализировали происходящее в уме — к удивлению и благоговейному страху большинства журналистов. В игровом зале правили тишина и порядок. Если они нарушались, Лотар Шмид включал белый электрический сигнал на английском и исландском языках с призывом:

THÖGN!

SILENCE!

Партия шла своим чередом и, по мнению экспертов, должна была закончиться вничью. И вдруг на 29-м ходу в равной позиции Фишер сделал один из самых рискованных ходов в своей карьере. Не испытывая недостатка во времени (он уравнял на 17-м ходу и теперь имел перед Спасским преимущество во времени), Фишер пожертвовал слона за две пешки ходом, который взбудоражил зрителей и заставил Спасского выгнуть аркой брови. Размен выглядел как ошибка школьника. Гроссмейстер Эдмар Меднис рассказывал впоследствии: «Я не мог поверить, что Фишер способен на такую ошибку. Как вообще ее мог допустить элитный мастер, любой мастер?»

По первому впечатлению казалось, что Фишер, распираемый желанием захватить психологическую «бровку» выигрышем первой партии, перешел черту допустимого. Но при более близком изучении стало казаться, что партия не вышла за ничейные границы. Затем Фишер пожаловался Шмиду, что одна из камер, которая просвечивала сквозь дыру в бело-голубом знаке ФИДЕ, расположенном на заднике сцены, мешала ему думать. Жалоба осталась без внимания.

На 41-м ходу Спасский решил отложить партию: это позволяло ему проанализировать позицию ночью. Поскольку пять часов игры — официальное время до откладывания — еще не прошли, он взял 35 минут на себя. У Спасского оставались слон и три пешки против пяти пешек Фишера. Он запечатал ход и передал большой черный конверт Шмиду.

Фишер анализировал позицию всю ночь и появился в зале усталым и неспокойным за две минуты до того, как Шмид вскрыл запечатанный конверт. Следуя традициям ФИДЕ, Шмид сделал записанный ход Спасского за него, показал Фишеру бланк, чтобы он мог удостовериться, — воспроизведен правильный ход, и запустил часы Фишера. Фишер отвечал почти сразу по ночному анализу, последовало несколько ходов.

Затем Фишер указал на отверстие для камеры, на которую он жаловался накануне, и быстро покинул сцену, пока его часы были включены. За кулисами он яростно начал жаловаться на камеру и заявил, что не сделает ход, пока ее не демонтируют. Официальные лица ИШФ быстро связались с Честером Фоксом, владельцем теле- и киноправ, который согласился на удаление камеры. Всё это заняло время, а часы Фишера, пока убирали камеру, продолжали тикать. Когда Бобби вернулся на сцену, на его часах стало на 35 минут меньше.

Фишер продолжил биться за ничью, но Спасский играл по-этюдному точно, и его позиция всё усиливалась. Наконец, стало ясно, что Спасский проводит пешку в ферзи. Не делая свой 56-й ход, Фишер остановил часы и протянул руку в знак признания поражения. Он не улыбался. Спасский не смотрел ему в глаза, пожимая руку, он продолжал изучать позицию. Фишер подписал бланк, беспомощно махнул рукой, словно говоря: «А что мне еще делать?», и покинул сцену. Нетрудно было догадаться о его душевном состоянии.

Хотя в истории матчей за звание чемпиона мира были случаи, когда проигравший первую партию одерживал общую победу, не могло быть сомнений, что Фишер расценивал проигрыш в первой партии едва ли не равносильным поражению в матче. Он не просто проиграл, он не смог доказать себе — и публике — что может выиграть одну-единственную партию у Спасского. Их личный счет на этот момент состоял из четырех побед Спасского, двух ничьих и ни одной победы у Фишера. В следующие несколько часов Бобби всё глубже погружался в сомнения и неопределенность, но затем его психологическое состояние пошло на поправку: поскольку в его счетных способностях не приходится сомневаться и он никак не слабее, значит, во всем виновата отвлекавшая его камера.