Конец хазы - [10]
Фролов с треском сел на стул, вытянул ноги и захохотал так, что Сергей даже испугался немного.
- Ты что, со мной стреляться вздумал? Ты с ума сошел, честное слово! Послушай, теперь на дуэлях не дерутся. Ну, едем, чорт с тобой!
Фролов вдруг посмотрел на него и принял серьезный вид.
- Сергей, ты наверное жрать хочешь?
- Едем!
- Ну, заладил - едем, едем. Поедем через час, над нами не каплет. Пожри немного, а то промахнешься. Разве голодному можно на дуэль... Что ты!.
Фролов вдруг захлопотал, зажег где-то за стеной примус, достал стаканы, заварил чай и через несколько минут принес яичницу.
Сергей ел с жадностью.
Фролов сидел против него на кровати, пощелкивал по сапогам откуда-то взявшейся тросточкой и курил толстую папиросу.
- (Неужели убежал из тюрьмы? Из-за... Не может быть! Из-за девчонки?.. Знает...)
- Ты что, ко мне прямо с вокзала?
- Не твое дело, откуда!
- Чудак, да я просто так спросил.
Фролов потушил папиросу о каблук, посмотрел на Сергея исподлобья и задумался на одну минуту.
- Сергей, я тебя давно не видел. Никак с 18-го года. Расскажи же, чортов сын, как ты жил?
Сергей кончил есть и, не отвечая, схватился за фуражку.
- Поедешь ты или нет, говори прямо?
Фролов тоже вскочил и остановился перед ним, придвинувшись к нему вплотную.
Теперь он смотрел на него с ненавистью, сжав зубы.
- А ты думаешь, я испугался, мать твою так! Едем!
Он выдвинул ящик стола, взял второй револьвер и зарядил его новой обоймой.
Оба спустились по лестнице, сторонясь друг друга.
Фролов крикнул извозчика:
- На Острова!
Ехали молча. Фролов, дымя папиросой, глядел на серые стены домов, вдоль улиц, которые вдруг открывались за каждым углом, читал вывески: "Продукты питания", кафэ "Кавказский уголок".
На одной вывеске, висевшей криво, он прочел только одно слово "качества".
Фролов засмеялся, повторил про себя это слово и с испугом обернулся к Сергею.
- Не услышал ли...
Сергей сидел, забившись в самый угол пролетки. Он снял фуражку и много раз проводил рукой по голове, как будто с усилием припоминая что-то. Время от времени он машинально расписывался у себя на колене - С. Травин - С. Травин С. Травин и ладонью в ту же минуту как бы стирал эту подпись.
Мимо них потянулись какие-то красные здания, стало совсем пусто, снова пошел дождь.
С. Травин обернулся к А. Фролову и сказал, сжимая рукою браунинг:
- Можно здесь.
- Что ты, совсем с ума сошел. Где же ты здесь стреляться будешь? Скоро приедем.
Он ткнул извозчика в спину.
- Подгони, дядя.
Дождь усилился. Извозчик вытащил откуда-то из-под сиденья кожаный фартук, накинул его себе на спину и погнал лошадь во всю мочь.
Красные здания вскоре остались позади, мимо полетели какие-то деревянные домишки с огородами, наконец пролетка перекатилась через мост и поехала по лесной дороге.
- Здесь, - сказал Фролов.
Оба одновременно соскочили с пролетки.
- Ты нас здесь подожди, дядя, - сказал Фролов.
- Да долго ли ждать-то?
- Недолго... Или вот что.. поезжай-ка с богом, я тебе заплачу.
Они отправились по узенькой тропинке вглубь леса.
Желтые листья падали на них и ложились под ноги. Мокрые сучья задевали по лицу. Деревья редели.
Наконец Фролов остановился и обернулся к Сергею.
- На сколько шагов?
- На сколько хочешь. На 10 шагов.
- До результата?
- До результата.
Фролов обломал толстую ветку и от дерева до дерева провел барьер. Потом сделал 10 шагов по направлению к Сергею.
Он сосчитал громко до десяти и суковатой палкой провел барьер противника.
- Кому первому стрелять? - спросил Сергей.
- Стреляй ты, если хочешь. Твоя выдумка.
- Ты вызван; стало быть, первый выстрел за тобой.
- Иди ты к чортовой матери.
Фролов вытащил из кармана коробку спичек, взял две спички и надломил одну из них.
- Целая - первый выстрел.
Сергей с закрытыми глазами нащупал спичечную головку, быстро вытащил спичку и открыл глаза.
- Целая, - сказал Фролов чуть-чуть хрипловатым голосом. - Нужно написать записки, что ли?
- Какие записки?
- "Прошу в моей смерти..."
- Ах да! У тебя есть бумага и карандаш?
- Есть.
Сергей быстро написал на клочке бумаги: "Прошу в моей смерти никого не винить. Сергей Травин".
Фролов сделал то же самое.
Они сошлись и, не глядя один на другого, молча показали друг другу свои записки.
- Стрелять по команде "три", - сказал Фролов, - осмотри браунинг, не выронил ли ты дорогой обойму?
Сергей посмотрел на него в упор: Фролов был бледен, на скулах у него играли жесткие желваки.
- Фролов, ты... Неужели ты не знаешь, за что?
- Знаю. Из-за твоей девочки. Становись к барьеру. Считаю... Раз...
Сергей остановился на черте, медленно наводя на него револьвер.
- Два...
Фролов почти отвернулся от Сергея, согнутой правой рукой защищая корпус.
- Три.
Сергей нажал курок. Раздался сухой и легкий треск, и ветка над головой Фролова треснула и надломилась. Кусочек коры сорвался с дерева и упал к его ногам.
- Мимо...
Фролов повернулся к Сергею всем телом и с силой раздвинул, как будто связанные губы.
- Теперь ты считай, - сказал он.
Сергей для чего-то переложил револьвер в левую руку.
- Раз... два... три!
Одновременно с коротким револьверным треском он почувствовал в левом плече боль, как будто от пореза перочинным ножом.
Действие повести происходит в первые дни Великой Отечественной войны на Северном Флоте. Молодой лейтенант Сбоев откомандирован на борт старенького парохода «Онега», чтобы сопровождать груз с оружием. Помимо этого пароход принимает на борт группу заключенных, которых везут на строительство военного аэродрома. Во время следования до места назначения часть заключенных планирует захватить судно и бежать в Норвегию. Бунт в открытом море — это всегда страшно. Ненависть заключенных и охранников друг к другу копится десятилетиями.
В романе «Два капитана» В. Каверин красноречиво свидетельствует о том, что жизнь советских людей насыщена богатейшими событиями, что наше героическое время полно захватывающей романтики.С детских лет Саня Григорьев умел добиваться успеха в любом деле. Он вырос мужественным и храбрым человеком. Мечта разыскать остатки экспедиции капитана Татаринова привела его в ряды летчиков—полярников. Жизнь капитана Григорьева полна героических событий: он летал над Арктикой, сражался против фашистов. Его подстерегали опасности, приходилось терпеть временные поражения, но настойчивый и целеустремленный характер героя помогает ему сдержать данную себе еще в детстве клятву: «Бороться и искать, найти и не сдаваться».
Книгу мемуаров «Эпилог» В.А. Каверин писал, не надеясь на ее публикацию. Как замечал автор, это «не просто воспоминания — это глубоко личная книга о теневой стороне нашей литературы», «о деформации таланта», о компромиссе с властью и о стремлении этому компромиссу противостоять. Воспоминания отмечены предельной откровенностью, глубиной самоанализа, тонким психологизмом.
Роман рассказывает о молодом ученом Татьяне Власенковой, работающей в области микробиологии. Писатель прослеживает нелегкий, но мужественный путь героини к научному открытию, которое оказало глубокое влияние на развитие медицинской науки. Становление характера, судьба женщины-ученого дает плодотворный материал для осмысления современной молодежью жизненных идеалов.
Действие сказки происходит в летнем лагере. Главные герои – пионеры Петька Воробьев и Таня Заботкина пытаются разгадать тайну своего вожатого по прозвищу Борода, который ведет себя очень подозрительно. По утрам он необыкновенно добрый, а по вечерам становится страшно злым безо всяких причин. Друзьям удается выяснить причину этой странности. Будучи маленьким мальчиком он прогневал Фею Вежливости и Точности, и она наложила на него заклятье. Чтобы помочь своему вожатому ребята решили отправиться к фее.
В немухинской газете появилось объявление, что для строительства Воздушного замка срочно требуются летающие мальчики. Петьке Воробьеву очень хочется поучаствовать в этом строительстве, но, к сожалению, он совсем не умеет летать. Смотритель Маяка из волшебной страны Летляндии, подсказывает Петьке, что в Немухине живет, сбежавший из Летляндии, летающий мальчик Леня Караскин, который может дать Петьке несколько уроков летного мастерства.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.