Кондор улетает - [91]
Это было физическое напряжение, и оно его выматывало. Каждый вечер в десять он уже был в постели и сразу же засыпал. Утром его глаза распахивались, как у куклы, и он устремлялся в новый день. В его голове роились цифры. Ему казалось, что он должен пощелкивать и жужжать, как счетно-вычислительная машина.
— Ты что, пытаешься покончить самоубийством? — спрашивала Маргарет. — Притормози немножко.
— Я себя великолепно чувствую.
Это было правдой. Его тело двигалось легко и послушно, точно хорошо смазанный механизм. Он как будто даже слышал ровное гудение своих суставов.
Он вспомнил, что наступил декабрь, только увидев рождественскую елку.
Декабрь. Ребенок уже родился. Он тщательно проверил свои мысли прежними путями и убедился, что особой боли они не причиняют. Он обнаружил в себе готовность поверить, что у него нет детей. Этого взяла Нора. Первого взял бог.
После декабря стало гораздо легче… ведь он знал, что живой ребенок движется, дышит воздухом и больше не плывет в темных водах, как Энтони.
Дни переходили в месяцы, месяцы ровной чередой сменяли друг друга. Жизнь Роберта была такой же аккуратной и упорядоченной, как ручки, которые он раскладывал на своем письменном столе строго параллельно одна другой. Он ревниво следил за тем, чтобы они лежали параллельно. Утро он начинал с того, что проверял, не сдвинулись ли они — уборщица могла столкнуть их тряпкой на край стола. Он проверял их днем, сразу после обеда, и вечером, в заключение рабочего дня.
Хотя он часто обедал со Стариком, жил он у себя, в свадебном домике жены, таком маленьком, таком безупречном. (Анна осталась в Порт-Белле.) Дом совсем не изменился: та же мебель, те же украшения. Он не помнил, красились ли стены еще раз. Наверное, решил он, но цвет их был точно таким же. Пятнадцать лет и ребенок словно не оставили никакого следа — дом по-прежнему в каждой мелочи выглядел таким новеньким и нежилым, словно только что сошел с глянцевитой страницы иллюстрированного журнала. Пустота дома успокаивала его. Бесшумное безупречное функционирование завораживало. Он никого не видел, но посуда после завтрака была вымыта, постель застлана. Иногда развлечения ради он прятал свое грязное белье — засовывал рубашку за кровать, запихивал носки в глубину ботинок, вешал костюм не в тот шкаф. Невидимые люди всегда все находили. И возвращали дому его безупречный порядок.
В течение всего этого года, первого послевоенного года, его жизнь казалась такой же налаженной, как дом. Их дела, питаемые силой планов, невидимо выношенных Стариком, процветали, их состояние росло. Даже у Анны появились свои интересы — Сосновый фонд. Он поглотил почти все военные прибыли ее отца (Роберт содрогался при мысли об этой сумме). Анна преобразовывала городок Коллинсвиль — она строила там больницу, а затем собиралась построить первые в городе ясли. Она планировала его экономическое возрождение. И только богу известно, что еще, думал Роберт, но в любом случае обойдется это очень дорого…
Иногда ему казалось, что деньги — это невидимые колеса, на которых он плавно катит по дням своей жизни, что Старик — фокусник, под платком которого появляются и исчезают предметы. Старик был всюду и во всем. Сила семьи, энергия, деловая хватка — все это шло от него. Роберт отдавал себе отчет в положении вещей, но, в сущности, его это не трогало. Он даже подозревал, что успехи, которые он считал своими, были подсказаны ему Стариком, но так умело, так тонко и ненавязчиво, что он этого не заметил.
(Однажды он спросил Маргарет: «Как ты думаешь, мы сумеем управляться без него?»
Она очень нежно потерла его щеку пальцем: «Я, Роберт, сумею. А ты?»)
Он начал бывать на вечеринках у Маргарет, они ему нравились, хотя неделю спустя он уже не помнил, кого там видел.
Все началось с телефонного звонка. Маргарет сказала:
— Фил заболел, Роберт, и мне сегодня необходим мужчина.
— Какой Фил? — спросил Роберт. — И почему «необходим»?
— Господи, да число за столом будет нечетным! А теперь я уже никого не смогу найти. Я же про сегодняшний вечер говорю.
— Это я понял.
— Ты способен не заснуть за обедом?
Он почувствовал легкое раздражение.
— Было бы из-за чего не спать!
Почему-то было странно видеть толпу незнакомых людей в столовой Старика (сам Старик удалился к себе наверх, он не любил общества), слышать смех и позвякивание фарфора, глядеть на смуглое лицо Маргарет по ту сторону стола, разделенное натрое мерцающими язычками свечей. В десять часов ему нестерпимо захотелось спать. Почти немедленно Маргарет подергала его за локоть:
— Проснись!
Он виновато улыбнулся.
— Послушай, — сказала она. — Пойди спой с ними. — И она кивнула на седого мужчину, который барабанил по клавишам рояля.
— Я не могу понять, что он играет.
— Клайв знает всего одну песню. Ведь так, Клайв?
Прищурившись за очками, Клайв кивнул.
— Песня моего старого доброго колледжа — единственное, что я все-таки выучил! — Он наклонился над клавишами, сосредоточился, потом откинул голову и запел: «Бульдог, бульдог, гав-гав-гав…»
Высокая худая женщина в желтом платье взяла Роберта под руку.
— Вы очень милый. Давайте петь.
Любовь… Это светлое чувство порой таит тревоги и мучения. Но если чувство рождается между мужчиной и женщиной разного цвета кожи, то к мукам любви добавляются непонимание и неприязнь окружающих.
«Добро пожаловать! Мой небольшой, но, надеюсь, уютный мирок страшных сказок уже давно поджидает Вас. Прошу, прогуляйтесь! А если Вам понравится — оставайтесь с автором, и Вы увидите, как мир необъяснимых событий, в который Вы заглянули, становится всё больше и интереснее. Спасибо за Ваше время». А. М.
Имя Константина Ханькана — это замечательное и удивительное явление, ярчайшая звезда на небосводе современной литературы территории. Со времен Олега Куваева и Альберта Мифтахутдинова не было в магаданской прозе столь заметного писателя. Его повести и рассказы, представленные в этом двухтомнике, удивительно национальны, его проза этнична по своей философии и пониманию жизни. Писатель удивительно естественен в изображении бытия своего народа, природы Севера и целого мира. Естественность, гармоничность — цель всей творческой жизни для многих литераторов, Константину Ханькану они дарованы свыше. Человеку современной, выхолощенной цивилизацией жизни может показаться, что его повести и рассказы недостаточно динамичны, что в них много этнографических описаний, эпизодов, связанных с охотой, рыбалкой, бытом.
Симона всегда знала, что живет в приемной семье, и ее все устраивало. Но жизнь девушки переворачивается с ног на голову, когда звонит ее родная мать и предлагает встретиться. Почему она решила познакомиться? Почему именно сейчас? Симоне придется найти ответы на множество вопросов и понять, что значит быть дочерью.
Хелен поддается на уговоры брата и отправляется в весьма рисковое путешествие, чтобы отвлечься от недавнего развода и «перезагрузиться». Курс выживания в дикой природе – отличная затея! Но лишь до тех пор, пока туда же не засобирался Джейк, закадычный друг ее братца, от которого всегда было слишком много проблем. Приключение приобретает странный оборот, когда Хелен обнаруживает, что у каждого участника за спиной немало секретов, которыми они готовы поделиться, а также уникальный жизненный опыт, способный перевернуть ее мировоззрение.
Автор многих романов и повестей Григорий Канович едва ли не первым в своем поколении русских писателей принес в отечественную литературу времен тоталитаризма и государственного антисемитизма еврейскую тему. В своем творчестве Канович исследует эволюцию еврейского сознания, еврейской души, «чующей беду за три версты», описывает метания своих героев на раздорожьях реальных судеб, изначально отмеченных знаком неблагополучия и беды, вплетает эти судьбы в исторический контекст. «Очарованье сатаны» — беспощадное в своей исповедальной пронзительности повествование о гибели евреев лишь одного литовского местечка в самом начале Второй мировой войны.
