Концерт «Памяти ангела» - [43]

Наступил день выборов. В первом туре президент Морель набрал сорок четыре процента голосов, чего было недостаточно для победы, но предвещало хороший исход во втором туре, поскольку его соперники, разобщенные, не имевшие бесспорного лидера, набрали по десять процентов каждый. Такие результаты позволяли предполагать, что перераспределение голосов будет в его пользу.

Он решительно вступил в борьбу, тем более что действие отвлекало его от агонии Катрин и ее последствий.

В воскресенье во втором туре Анри Морель набрал пятьдесят шесть процентов голосов и был избран президентом: триумф! Его штаб торжествовал, партия ликовала, народ устремился на улицы с песнями, танцами, потрясая флагами. Ему самому пришлось проехать по Елисейским Полям в открытом автомобиле, благодаря шумно приветствовавшую его толпу.

Затем, приглашенный прокомментировать всенародное голосование перед камерами, он постарался выглядеть сдержанным, не желая, чтобы через несколько дней, на похоронах Катрин, его упрекнули за эту радость. К собственному удивлению, он почувствовал, что ему не трудно было сохранять суровый и сосредоточенный вид, настолько он был озабочен. Ночью он отпраздновал победу с соратниками.

На рассвете, один в своих апартаментах в Елисейском дворце, стоя голым перед зеркалом и беспристрастно и без удовольствия разглядывая себя, он в течение нескольких минут анализировал охватившие его чувства: он не хотел, чтобы Катрин умерла. И причины были как хорошие, так и плохие. Хорошие, потому что, видя, как ее разрушает болезнь, он испытывал глубокую печаль, глубже, чем ожидал. Плохие, потому что смерть Катрин будет означать раскрытие правды о покушении на улице Фурмийон и прочих постыдных подробностей. Это будет взрыв с несчетными брызгами грязи, способный разрушить его политическое будущее, официально такое счастливое.

Когда в середине дня он приехал в «Дом святой Риты», Катрин уже впала в кому. По словам рыженькой медсестры, сидевшей у ее изголовья, она еще вечером следила по телевизору за репортажем о его переизбрании, потом поплакала, после чего заснула. К утру она была без сознания.

Пришел врач и подтвердил, что она уже не придет в себя; конец должен наступить в течение двух суток.

Анри, кивая, автоматически выслушал эти страшные новости. Он был так потрясен, что вообще ничего не чувствовал.

Наслушавшись до тошноты директрису, бесконечно сухо повторяющую ему все, что он уже неоднократно слышал, облеченный государственной властью и бессильный что-либо сделать, он воспользовался моментом, когда остался наедине с Катрин, чтобы поискать в комнате ее дневник.

Напрасно.

В растерянности он уповал на то, что агент, подосланный генералом Рейно, подсуетился до него. Но как узнать наверняка?

Вечером в Париже он имел тайное свидание с генералом, который признался ему, что агент, месяц назад определенный на кухню, так и не смог завладеть дневником. Обычно Катрин прятала его под матрас, но, когда сегодня утром сообщили, что она впала в кому, их человек блокнота не обнаружил.

Анри почувствовал, как почва уходит у него из-под ног.

На другой день под предлогом дежурства у постели Катрин он снова приехал в «Дом святой Риты» и в полдень устроил разгон администрации: куда подевался дневник, который вела его супруга? Эта тетрадь должна быть немедленно вручена ему! Боевая группа под предводительством раболепствующей директрисы провела многочасовой обыск, перевернула весь дом от подвала до чердака, перерыла вещи персонала и ничего не нашла. Президент настоял на том, чтобы всех допросили: он сам присутствовал на этих допросах и убедился, что никаких следов не обнаружено. Во время расспросов последней медсестры он чуть было не потерял самообладание, но тут в кабинет вбежал доктор с сообщением о смерти его супруги.

Катрин Морель не стало.

В эту секунду Анри вступил в ледяной коридор, в котором ему предстояло провести не одну неделю: он понимал, что погиб.

В Елисейском дворце он воспользовался своим «шоком», как все называли его состояние, чтобы устраниться от организации похорон. Поднаторевший в подобных ситуациях Риго организовал пышную церемонию в соборе Парижской Богоматери, транслировавшуюся телевидением на гигантском экране на площади перед собором и во всех домах Франции.

В сопровождении национальных гвардейцев, что привнесло в церемонию блеск касок и породистую нервозность лошадей, гроб под грузом белых роз продвигался на катафалке к главному порталу; затем молодые художники на руках внесли его в храм. Кардинал Стейнмец — стальная вера, бронзовый голос — отслужил панихиду, прерываемую пением хора, с соло лучшей певицы и симфоническими интермедиями. Вызванный к алтарю, президент Морель, в целомудренных очочках на носу, выдал речь, по виду собственного изготовления, но на деле сочиненную сотрудницей администрации президента, блестящим литератором, которую хоть на этот раз никто не упрекнул ни в излишнем лиризме, ни в приступе сентиментальности. Зачитывая последние фразы, Анри, сам пораженный горем составительницы и наэлектризованный волнением, царившим под этими сводами, не скрывал от тысяч заплаканных присутствующих, что старается держаться достойно. Когда их глухонемая дочка вышла отдать последний долг матери с речью, состоящей из знаков, гримас и жестов, из которой никто ничего не понял, но все были потрясены, настолько она была выразительна, это был эмоциональный пик этих похорон — безгласный ребенок, обращающийся в молчании к безгласному гробу. Прошелестели аплодисменты. Опустив голову, Анри со стыдом подумал, что Катрин возмутил бы подобный эксгибиционизм.