Концерт для баяна с барабаном - [40]
В груди у меня стало холодно, как будто туда натолкали льда. Мы с папой обернулись разом. Перевёрнутое ведро каталось по земле. Вся вода из него вылилась. А на нашей родной, любимой рыбе сидела огромная толстая кошка и, тряся головой, вгрызалась в неё зубами.
У меня перехватило горло.
— Брыс-с-сь, — просипела я.
— Бр-р-ры-ы-ысь!!! — заревел папа.
Кошка зарычала, не разжимая зубов, и шерсть на ней встала дыбом.
Папа швырнул в кошку недоеденным бутербродом, но, как всегда, не попал. Кошка мявкнула и, поудобнее перехватив рыбу за голову, поволокла её в кусты.
— Отда-а-ай!!! — завопила я не своим голосом.
— Брось, — безнадёжно махнул рукой папа, — ну её! Ещё поймаем.
Мы смотали леску, отпустили ненужных червяков и пошли домой.
— Хочешь узнать, что стало с той рыбой, которую поймал старик? — вдруг спросил папа.
— Не хочу, — сказала я.
— Её съели акулы, — сказал папа, — много акул. Старик отбивался от них целый день и целую ночь. Но их было много, а он один. И они её съели всю. Только скелет остался.
— Он очень расстроился? — спросила Я.
— Он устал. Добрался до своей хижины и сразу уснул.
— А что было потом?
— Не знаю, — пожал плечами папа, про это в книжке не написано.
— Жалко, — вздохнула я.
Далеко за прудом тоскливо свистнула одинокая птица. В воздухе запахло сырой травой и туманом.
— В твоей жизни, — сказал папа, — будет ещё много рыбы: и большой, и маленькой, и всякой.
И жареной, думаю я, и заливной, и в маринаде с морковкой и лавровым листом. И вяленной на солнце воблы. И селёдки под шубой. Будут шпроты в жестяной консервной банке и живой карп из магазина «Океан». Только ни у кого из них не будет таких золотых боков, таких красных плавников, таких умных выпуклых глаз. У меня защипало в носу, захотелось плакать, как будто я похоронила не очень дальнюю родственницу.
Всё-таки старику повезло чуть больше — он привёз домой хотя бы скелет. И большую голову с мечом вместо носа. И все рыбаки ему завидовали: как он смог победить такую рыбу.
А что осталось у нас? И что мы покажем маме?
Мама сидела на крыльце. Ждала нас и читала книгу.
Мы подошли и сели рядом.
— Ничего? — сочувственно спросила мама, заглянув в пустое ведро.
— Ты, конечно, нам не поверишь… — сказал папа.
— …но мы её всё-таки поймали, — сказала я.
И путаясь в словах и деталях, мы рассказали маме про большую рыбу и старика, про сырого тунца и бутерброды, про толстую кошку, про акул и про скелет, который остался у старика, а у нас с папой — ничегошеньки.
Мама закрыла книгу. С её обложки на нас смотрел человек в грубом свитере, с короткой бородой и трубкой в зубах.
— Так не бывает, — сказала мама, — чтобы совсем ничего. Ведь осталась история! История про рыбу.
И тут мне показалось, что Хемингуэй нам подмигнул. Хитро так сощурил левый глаз и ухмыльнулся в седую бороду. Ведь это он был на обложке. Тот писатель, которого не проходят в школе. Я его сразу узнала.
Родительский день
Электричка мчалась, мерно подрагивая и постукивая на стыках рельсов. В такт электричке колыхалась Митькина круглая стриженая голова, вжатая лбом в пыльное окно вагона. За окном проносились скучные ёлки, осины и заросшие камышом болота.
Митька изо всех сил косил глаза, пытаясь рассмотреть, что там впереди — в той стороне, куда так стремительно нёсся поезд, увозя его всё дальше от города. Но впереди ничего интересного не было — те же ёлки, те же болота и иногда россыпи домиков на пригорке.
«Санька с Толяном уже небось червей накопали, — завистливо думал Митька, провожая глазами тонкую извилистую речку, бежавшую наперерез поезду и незаметно исчезавшую где-то под его колёсами. — Уже небось устроились, удочки размотали… а я тут… из-за этой дуры Тайки… могла бы и без гостинцев обойтись! Как будто их там голодом морят!»
Тайка — родная Митькина сестра. И всего-то на три года младше, а хлопот и проблем с ней, как с грудным младенцем! Вот и сейчас… Митька остался на всё лето в городе — гонять с ребятами по дворам и помогать матери по хозяйству, а Тайку отправили на вторую смену в лагерь. Только Митька обрадовался, что отдохнёт от её вечного: «Мить, где ты был? Мить, ты куда? Мить, возьми меня с собой, а не то маме расскажу!» Так ведь нет же! От этой пигалицы так просто не отвертишься! Ей, оказывается, ещё и гостинцы возить в лагерь надо.
Митька с досады боднул лбом стекло. Сидевшая рядом тётенька посмотрела на него как на ненормального и на всякий случай отодвинулась подальше.
«И угораздило же мать сегодня работать! Не могла поменяться, — мысленно ворчал Митька. — Теперь вот я страдай. Я что, родитель Тайке, что ли?»
Дело в том, что сегодня как раз был родительский день. И, как назло, он совпал с маминой рабочей сменой.
— Сынок, — уговаривала Митьку мать, — ведь Тая ждать будет. Как же, ко всем ребятам приедут, а к ней нет? Ну, пожалуйста! Я и гостинцев ей собрала!
Вспомнив про гостинцы, Митька решил проверить, что же там насовала Тайке мать. Так… груша, три яблока, два апельсина… ещё конфеты… печенье… наверное, вкусное… не обожрётся эта пигалица? Как в неё, такую тощую, всё это влезет?
— Осторожно, двери закрываются, — гнусаво пробормотал репродуктор где-то под потолком вагона, — следующая станция…
