Концерт для баритона с оркестром - [14]

Мы зашли во двор, смотрю, у дяди Шуры на площадке дверь открыта. Я попрощался с Адилем и его отцом и пошел к дяде Шуре. Мне у него очень нравится. Он пластинки собирает. По-моему, у него самая большая коллекция в Баку. Все стены в полках, а на них пластинки. Он их не на патефоне крутит, а на специальном проигрывателе с электрическим усилителем. Этот проигрыватель похож на умывальник, только вместо раковины диск крутится, а вместо крана адаптер. Мне многие его пластинки и без проигрывателя нравятся за названия: "Продавец птиц", например, или "Цыганский барон", или "Тарантелла"... Иногда я жалею, что послушал пластинку, потому что начинаешь слушать и вдруг чувствуешь, что музыка непохожа на название. Как будто обманывают тебя. В первый раз со мной так было, когда я пластинку "Искатели жемчуга" послушал. Теперь я привык и стараюсь не обращать внимания на названия. Сперва слушаю, а потом уже спрашиваю, как она называется. Дядя Шура и его жена, тетя Франгиэ часто пластинки слушают. По-моему, им приятно, когда я к ним прихожу. Дядя Шура мне про деда моего рассказывает, про отца. У него фотография есть, где они вместе сняты в купальне на бульваре, им лет по пятнадцать тогда было. У дяди. Шуры вся комната фотографиями брата завешана, он говорит, что брат его знаменитый актер в Ереване - Арам Карифьян. На фотографиях он снят в разных ролях. Дядя Шура электромонтером работает, а его жена тетя Франгиз

медсестра в больнице Семашко.

Мы посидели, послушали новую пластинку - кто-то на рояле очень здорово играл. Я посмотрел. И фамилия подходящая для этой музыки у пианиста - Цфасман. "Фантазия на песни из кинофильмов".

Я ее хотел еще раз послушать, тетя Франгиз мне говорит:

-Завтра. А то змея дома!

Змеей она тетю Валиду называет. У них общий коридор. Он только фанерной перегородкой разделен. Из-за нее все слышно. А Валида терпеть не может музыки. Как что, начинает стучать. Одно время она им назло петуха купила и привязала его в коридоре рядом с перегородкой; в пять часов утра петух начинал орать так, что в моей кометате на втором этаже было слышно, а она ведь не во двор выходит, а на улицу. Всем двором ее уговаривали зарезать петуха; она согласилась только после того, как тетя Франгиз обещала слушать музыку вечером до десяти часов, а по воскресеньям и днем, но лишь до обеда.

У Валиды-ханум дверь хлопнула, ушла куда-то. Мы только пластинку поставили, слышу, меня обедать зовут. Пришлось уйти.

Тетка на меня даже не посмотрела, только сказала, чтобы я руки вымыл. Значит, дяди дома нет. При нем она со мной1 все-таки разговаривает. А мне все равно, смотрит она на меня или нет. Даже удобнее, чтоб не смотрела. Я, прежде чем руки помыть, пошел на червей глянул. Корм у них еще оставался. Здорово они подросли за это время. И цвет у них изменился - совсем черные были, а теперь посветлели.

Прихожу на кухню, а там Валида-ханум сидит. Меня увидела, говорить перестала. Тетка поставила передо мной тарелку с супом и позвала Валиду в комнату. А я сижу на кухне и все прекрасно слышу, о чем они в комнате разговаривают, другой бы на моем месте, может быть, и не услышал ничего, а я все слышу. У меня слух такой - ненормально острый. Она про Адиля родителей рассказывала. Валида-ханум рассказывает, а я ем и слушаю. И вдруг я ложку отложил и тарелку отставил. Ушам своим не верю! Валида-ханум кончила рассказывать и попросила тетку, чтобы она никому больше не говорила, потому что страшная тайна. А чего говорить зря, это каждому дураку ясно, какая это ужасная тайна!

Утром тетка говорит мне:

- Вон твой приятель на ступеньке сидит чуть ли не с семи утра! Я выглянул в дверь, смотрю, Адиль и вправду на лестнице сидит. Я его позвал в дом, на часы показываю, всего двадцать пять минут восьмого! Это я к тому, что не опоздал. Мы в половине восьмого встретиться договорились, чтобы до школы успеть за листьями сбегать.

Его мама, как всегда, нам с балкона вслед помахала.

Мы пошли на 2-ю Параллельную и вдруг видим, что у дерева перед ЖЭКом никого нет. Значит, бородатого сумасшедшего не привели еще. Адиль говорит: давай здесь и нарвем.

Полезли мы на дерево, а я все вниз смотрю, думаю, как бы не пропустить, когда он из-за угла появится. Адиль смеется надо мной, как будто он сам не боится этого психа. Я же точно знаю, что боится.

- Ты, - говорит, - если так боишься, спустись вниз, я сам нарву! Спускайся, спускайся!

Я и не подумал спуститься. Собрали мы листочков, это уже, конечно, не почки, вполне их можно назвать листьями. И пошли домой. Я ничего не собирался ему говорить, когда мы из дому вышли, а тут вдруг спрашиваю, сам не знаю, с чего это мне в голову пришло. Я ему говорю:

- Ты своих родителей помнишь?

Он удивленно посмотрел на меня, только улыбнулся.

- Ты чего улыбаешься? - я спрашиваю. - Это уже не твои родители. С которыми ты сейчас живешь.

-А чьи же? - он усмехнулся.

- Ничьи. У них своих детей нет.

- Как нет? А я?

- А они тебя из детдома взяли, когда война началась. Ты не помнишь?

- Ты чего придумал? - он у меня спрашивает, и не то чтобы разозлился, но серьезно, и уже не улыбается.