Конан. Пришествие варвара - [177]

– Где сановники моего двора? – спросил он наконец.

– Паллантида тяжело ранили при Валкие, он угодил в плен, но семья выкупила его. Сейчас он у себя, в своем замке в Атталусе, залечивает раны. Счастье, если он сможет когда-нибудь снова сесть на коня. Канцлер Публиус бежал переодетым, никто не знает куда. Совет разогнан: кто в ссылке, кто за решеткой. Многие верные тебе люди преданы смерти. В частности, не далее как нынешней ночью под топором палача умрет юная графиня Альбиона.

Конан вздрогнул, и такая ярость вспыхнула в его синих глазах, что вельможа отшатнулся помимо собственной воли.

– За что? – спросил Конан.

– За то, что не пошла к Валерию в наложницы. Ее земли отобраны, слуги проданы в рабство, и сегодня в полночь в Железной Башне скатится на плаху ее голова. Осмелюсь посоветовать тебе, мой король, – ибо для меня ты навеки король, – беги, покуда тебя не узнали! Время такое, никому верить нельзя. Всюду кишат соглядатаи, готовые объявить малейший проступок, любое недовольное слово изменой и подстрекательством к восстанию! Если ты откроешься подданным, государь, тебя непременно схватят и казнят. В твоем распоряжении я сам, люди, которым я доверяю, и быстрые кони. К рассвету мы будем далеко от Тарантии, а там рукой подать до границы. Я не могу помочь тебе вернуть королевство, но по крайней мере буду в изгнании рядом с тобой…

Конан покачал головой. Он молча смотрел в огонь, подперев огромным кулаком подбородок. Пламя бросало красноватые блики на стальные звенья кольчуги, зажигало в глазах волчьи зловещие огоньки. И Сервий, в невольном беспокойстве взиравший на Конана, с особой остротой ощутил: его король был существом поистине из иного мира. Могучее, закаленное тело под серой кольчугой не принадлежало цивилизованному человеку, в глазах полыхали огни первобытных стихий. Все, что было в короле варварского, выступило на передний план; у последней черты с него сползла тонкая оболочка внешней цивилизованности, обнажив суть. Конан вновь становился варваром, которым родился. Он действовал не так, как действовал бы в тех же обстоятельствах цивилизованный человек, его мысль летела иными путями, и невозможно ее предсказать. Поистине один шаг отделял короля Аквилонии от одетого в шкуры воина с киммерийских холмов…

– Я поеду в Пуатен, если получится, – сказал наконец Конан. – Поеду один. Но прежде мне, как королю Аквилонии, нужно сделать еще одно дело.

– О чем ты, государь? – Предчувствие бросило Сервия в дрожь.

– Сегодня я иду в Тарантию за Альбионой, – ответил король. – Вышло так, что я не смог защитить своих подданных. Но если они срубят голову ей, пусть рубят заодно и мою.

– Безумие!

Сервий вскочил и поднял руки к горлу, как бы уже ощущая захлестнувшую его петлю.

– В Башню ведут потайные ходы, о которых знают немногие, – сказал Конан. – В любом случае я буду последним дерьмом, если позволю казнить Альбиону за то, что она сохранила мне верность. Пусть я буду королем без королевства, но не мужчиной без чести!

– Мы все погибнем! – обреченно выдохнул Сервий.

– Погибну только я, если потерплю неудачу. Ты и так достаточно рисковал, принимая меня. Я пойду один, и немедля. А у тебя попрошу только повязку на один глаз, посох и одежду странника…

IX. «Это король! Или его призрак!»

Множество народа проходило под аркой громадных ворот Тарантии в часы между закатом и полночью: припозднившиеся странники, чужеземные купцы, ведущие вереницы тяжело груженных мулов, работники с окружающих виноградников и ферм. Теперь, когда власть Валерия в центральных провинциях до некоторой степени упрочилась, не было нужды обыскивать всякого, кого постоянная людская река вносила сквозь тяжелые ворота. Строгости военного времени отменили, на страже стояли полупьяные немедийцы, высматривавшие в толпе разве что смазливых молоденьких крестьянок да богатых торговцев, которых можно заставить раскошелиться. Им было не до того, чтобы обращать внимание на каждого рабочего с фермы или запыленного путника – даже если путник на голову выше большинства других людей и поношенный плащ не в силах скрыть очертаний мощного тела.

Этому человеку была свойственна прямая осанка и грозная воинская стать, притом что он сам не осознавал ее, а значит, и не пытался скрывать. Широкая повязка прикрывала один глаз, кожаная шапка, надвинутая на самые брови, не давала рассмотреть черты лица. Сжимая загорелой рукой тяжелый толстый посох, он не спеша миновал арку, где, треща и плюясь брызгами смолы, горело несколько факелов, и, напутствуемый равнодушными взглядами подвыпивших стражников, вышел на улицы Тарантии.

Широкие улицы города хорошо освещались. Как обычно, толпы людей сновали по своим делам туда и сюда, мастерские и ларьки были открыты, на прилавках красовался товар. Лишь одна примета наступивших перемен бросалась в глаза. Там и сям прохаживались немедийские воины, где группками, где поодиночке. Развязно и нагло, с видом хозяев проталкивались они сквозь толпу. Женщины спешили в сторонку, стараясь не попадаться им на пути, мужчины отступали прочь, темнея лицом и стискивая кулаки. Аквилонцы были гордым народом, а вражда с немедийцами тянулась из глубины веков.