Конь с золотым седлом - [2]
Своим детям я сказал, что скоро, через две недели или даже через неделю, приедет Абесалом с Гиги и остановятся на один-два дня у нас, а потом все мы поедем в Сванетию.
— А Пипкия тоже поедет? — встрепенулась Мано.
— Пипкия? Разве она ничего не написала насчёт этого в своём письме?
Мано открыла письмо Пипкии, долго искала в нём что-то и вздохнула:
— Такое же письмо напишите Пипкии, когда уйдёте за тридевять земель. И мне напишите. Я всё пойму.
Прошла неделя. Семь дней, потом восьмой и девятый. На десятый день я стал беспокоиться — телеграммы из Тбилиси не было.
— Папочка! — сказала Мано. — В неделе семь дней, значит, в двух неделях — четырнадцать дней, ещё четыре дня надо ждать.
Но минуло две недели, и Мано сказала:
— В двух неделях больше дней нет!
Бачо ничего не сказал. Он пошёл на почту и спросил телеграмму.
— Нет, — ответили ему — Нет вам телеграммы из Тбилиси.
Вечером пошла на почту Мано, и ей тоже ответили:
— Нет. Нет вам телеграммы из Тбилиси.
— Ведь четырнадцать дней уже прошло, и телеграмма должна быть, — не успокаивалась Мано.
— Ну так что же, — ответили Мано на почте. — Четырнадцать дней прошло, а телеграммы всё равно нет. Иди домой, девочка, и не мешай работать.
Что поделаешь? Телеграмма — не сказка, её не выдумаешь. В тот вечер нам не хотелось ложиться спать. Но раз наступает ночь, нужно спать, и мы легли.
Так с обидой и уснули. И когда утром телеграмма всё-таки пришла, дети мои не так уж радовались ей, как могли бы радоваться, если бы она пришла вовремя.
«Сегодня вечером выезжаем поездом Абесалом Гиги».
ГОРЫ, ГОРЫ, ГОРЫ…
Самолётов было множество, всяких, разных. Большие и маленькие, серебристые и зелёные. Вскоре показался даже вертолёт. Он остановился над нашими головами, подумал-подумал и сел возле нас. Потом прилетел ещё самолёт, потом ещё. И пока мы на них глядели, вертолёт взял и улетел.
— Пассажиры в Сванетию! — позвала наконец дежурная.
— Мы! Мы! — крикнули Бачо и Гиги.
В самолёт вмещалось восемь пассажиров. Над головой каждого пассажира было круглое окно. Самолёт загудел, загудел и покатился по полю. Нам снизу махали руками люди. Они нас не знали, и мы тоже их не знали. Но мы тоже махали и радовались тому, что поднимаемся вверх и что нам машут.
Миновали город, и начались горы.
Одна гора. Другая гора.
Внизу течёт река. Над ней тоже стоят стеною горы. А там ещё горы, ещё горы… Как много на земле гор! Особенно много их в Грузии. Да и как же иначе? Грузия — страна гор и вершин, поднимающихся до неба, почти до нашего самолёта.
А самолёт идёт высоко-высоко!
И горы всё растут, всё поднимаются выше и выше. Небо с самолёта кажется больше, чем с земли. Такого огромного неба нет в моём селе, и в Тбилиси нет. И нигде нет!
Пять гор! Семь гор!.. Восемь… Девять…
Нет, не пересчитать все горы. Даже Бачо и Гиги отступились, устали считать. Внизу видна река, дома, как коробки, и опять горы…
Самолёт летит. Иногда обходит гору сбоку, потому как даже самолёту трудно перелететь через некоторые горы.
— Башни! — кричат разом Гиги и Бачо.
Но это горы, похожие на башни. Прекрасные белые горы! Там лежат ослепительно сияющие снега. Там летают орлы да самолёты. Больше никто не летает в этих горах. Там тишина и покой. И в этой тишине рождаются реки. Наверное, здесь же рождаются сказки и на невидимых крыльях летят к людям.
Горы, реки, сказки… Мы видим вас! Мы слышим вас!
ЦВЕТЫ, МОРЕ ЦВЕТОВ
Мы отправились дальше, к белым горам. Ехали на машине, затем на лошадях.
У коня, на котором ехал Абесалом, болела передняя нога.
Конь Гиги был резвый и становился на дыбы. Только конь Бачо шёл себе и шёл. У моего коня нога не болела, и на дыбы он не становился, но всё же видно было, что ему куда как приятней было бы ходить без меня.
В Сванетии такие высокие горы, что небеса кажутся маленькими. Горы — великаны, и на них, как серебряные ремни, висят водопады. В иных местах у дороги прямо из желобов вытекает кислая вода, и далеко-далеко видны голые, скалистые убежища туров — козлов. Ещё дальше — сверкают зеркалами ледники.
Подъезжаем к сванским селениям. У каждого села стоят сторожевые башни, а внизу в ущелье гремит, пенится река. Дома — мачуби — из каменных плит пристроены к башням. Из них выходят ребятишки и настороженно смотрят на нас. Рубашки у ребят до того короткие, что видны пупки. Гиги и Бачо посмеиваются, мы приветствуем ребят по-свански:
— Хача ладэх!
Мальчики стыдливо тянут рубашки, закрывают пупки и отвечают:
— Здравствуйте! Здравствуйте!
Женщины тоже приветствуют нас. Мужчины приглашают в гости.
За этой горой ещё гора, за той горой ещё гора, и вдали, как мечта, — белая вершина. Мы едем к вершинам.
На третий день мы миновали горы, окутанные лесами до пояса, как буркой.
Началась предальпийская зона, а потом совсем оголились горы и приблизились белые ледники. Это уже альпийская зона. Альпийская зона высокая, и здесь не растёт ни одно дерево. Здесь растут только кусты, трава и цветы. Я думаю, столько цветов на всём белом свете никто не видел. Альпийские цветы такие высокие, что их можно достать с коня. Мы не рвали цветов. Здесь не рвут цветов. И стоят они себе и радуются, что такие они красивые. И глядят на горы, на небо, пьют утреннюю росу и яркими волнами плещутся, когда их тронет ветер. Тогда тучи лепестков кружатся и падают на землю, красные, солнечные, синие, белые. Разные цветы. Прекрасные цветы! И тучи лепестков, море радости!
