Кому улыбается океан - [9]

В этот день я понял, что до сих пор у меня было удивительно наивное представление о жаре. Московская жара с ее максимальными тридцатью градусами и с киосками «Мороженое» на каждом шагу здесь, на автостраде, разрезающей Аравийскую пустыню, вызвала бы элементарный озноб с простудой и насморком. Несмотря на то, что машина мчалась со скоростью 90 километров в час, зной проник во все поры наших организмов, а когда Парис остановился у небольшого мотеля для заправки, мне показалось, что я начинаю плавиться. Было два часа дня и не меньше двухсот градусов в тени — я уверенно называю эту цифру и готов защищать ее до последнего вздоха. Даже привычные к жаре египтяне, служащие мотеля, старались держаться в тени — в Египте этому правилу следуют не только скромные люди. Дожди в этом районе бывают не чаще, чем снежные бури в Сухуми, и местное солнце жарит, потеряв стыд и совесть. Поэтому даже самые жароустойчивые египтяне относятся к нему с прохладцей. Это находит свое выражение в неожиданных для нашего уха изысканных сравнениях. Египтянин не скажет своей любимой: «Ты мое солнышко!» Упаси Бог! Любимая может подумать, что она доставляет своему избраннику сплошные неприятности. Поэтому у местных Ромео принято делать Джульеттам следующее заявление: «Ты моя лунушка!» И это заявление принимается благосклонно. Луна — это благородно, красиво и поэтично. Она напоминает о самом приятном прохладном времени суток. Об этом нам рассказал Парис, имя которого, между прочим, в переводе означает «красивый». Наш водитель — тезка гомеровского героя, из-за пылкости которого разгорелась Троянская война, и мы решили, что об этих лирических подробностях он рассказал с полным знанием дела.

Мы мчались по автостраде, раскланиваясь по дороге со старыми знакомыми — «Волгами», «Москвичами» и «МАЗами», которые здесь неплохо акклиматизировались. Вдоль автострады сооружается линия высоковольтных передач, и рядом с ажурными стальными вышками можно увидеть тракторы и бульдозеры, свидетельство о рождении которых написано на русском языке.

Аравийская пустыня, как и всякая пустыня, однообразна, скучна и неприглядна. И флора и фауна здесь несимпатичные: какие-то колючки и кустарники, змеи, шакалы да гиены, которых нам довелось увидеть, когда мы вечером возвращались обратно. Но кое-где пустыня начинает оживать: в нее приходит техника. Но ее еще мало, и она кажется случайной среди застывших в недобром молчании песков.

Полтора часа спустя мы въехали в пригород Каира. Жители Каира, как легко догадаться, убеждены, что их город красивейший на земле. Они, безусловно, правы, точно так же, как жители Парижа, Лондона, Ленинграда, Киева и всех остальных городов на свете, ибо нет такого человека, который не считал бы, что именно его город лучшее украшение земного шара. Но Каир действительно красив. Точнее — очень своеобразен. Наверное, нет такого второго города, в котором бы так причудливо переплетались седая древность и ультрамодерн. Рядом с многоквартирными стандартными корпусами и сотнями изящных особняков, каждый из которых построен по индивидуальному проекту, вдруг возникают мечети, кладбища, крепостные стены, которые были древними в период крещения Руси. Это сначала производит такое впечатление, словно ты оказался в киногородке, где по прихоти режиссера сооружены живописные древности из картона и папье-маше. Но такое впечатление мимолетно, и оно быстро исчезает. Древности настоящие, без подделок: крепость Саладина и мечеть Мухаммеда Али — такая же принадлежность каирского пейзажа, как Тауэр — лондонского, или знаменитая лестница — одесского.

Крепость Саладина, точнее — ее развалины, стали отправным пунктом нашего каирского турне. Вальтер Скотт полагал, что Саладин был наиболее симпатичным малым из всех врагов крестоносцев, который рубил головы неверным из самых чистых и благородных побуждений. Лично я думаю, что десятки тысяч крестоносцев, подвергнутых этой процедуре, были о Саладине другого мнения. Однако имя его приводило в трепет освободителей Гроба Господня, и даже Ричард Львиное Сердце, краса и гордость христианского рыцарства, вынужден был показать Саладину свою закованную в латы спину.

Крестовые походы — одна из величайших глупостей, позорящих богатую ими историю человечества. Ничтожные остатки битых крестоносцев возвратились домой с ощипанными перьями, но зато, как с восторгом пишут историки, привезли в Европу перец и лавровый лист. Сотни тысяч людей с благословения чудовищно невежественных попов шли черт знает куда сражаться за то, чтобы их потомки обжигали свои пасти восточным перцем и брезгливо выбрасывали из тарелок с супом лавровый лист. Согласитесь, что глупее ничего придумать невозможно.

Мы ходили по крепости, беседуя на эту тему. В нескольких киосках продавались сувениры: открытки, брелоки, статуэтки и всякие безделушки с изображением Нефертити. Фараон Эхнатон был передовой человек своего времени, но в историю он вошел — еще одна несправедливость — лишь как муж Нефертити. Она действительно была красивой женщиной, если только ваятель Тутмес из верноподданнейших побуждений не преувеличил ее достоинства, что нам с вами, впрочем, безразлично. Наоборот, я бы ни за что не простил Тутмесу, если бы он наделил Нефертити крючковатым носом. Разумеется, приукрасив Нефертити, Тутмес в нашем понимании стал бы лакировщиком действительности, но давайте проявим великодушие. Моисей, как и всякий мыслитель, наверняка не был таким могучим старцем, каким его изобразил Микеланджело, но вряд ли мы горячо благодарили бы скульптора, если бы он сделал Моисея согбенным и тощим старичком в очках. Однако вернемся к нашим баранам, как советовал в таких случаях Рабле. Надев на ноги полотняные мешочки, мы зашли в мечеть Мухаммеда Али. Размеры этого гигантского храма таковы, что в нем запросто могут тренироваться две футбольные команды. Разумеется, подобные вольности в мечети недопустимы, и посетителям разрешается лишь любоваться очень красивой отделкой помещения, его планировкой, гигантскими люстрами и воздвигнутым на десятиметровой высоте троном Мухаммеда Али, откуда владыка вершил свой скорый и правый суд. Акустике этой мечети может позавидовать любой концертный зал. Здесь даже самые безголосые певцы, которых пресса изящно называет «шептуны», могли бы выступать без микрофона.