Кому на руси жить - [66]

Заживет, думаю, это тебе не дырка в пузе...

- Слезайте, голуби, – говорит нам Рваный снизу. – Оружие свое ищите и забирайте. Стяр, пошли со мной, Головач зовет.

- Зачем? – спрашиваю.

- Сейчас узнаем, самому интересно.

Съезжаю на заднице по соломенному скату крыши, прыгаю с невысокого свеса на землю. Стою, одной рукой порты отряхиваю, другой шею почесываю, мнусь, в общем, в нерешительности: надоели уже подвохи эти, как бы, думаю, без них обойтись и к боярину не ходить, он еще тот фантазер, любой фортель выкинуть способен.

- Да не боись, Старый, – говорит Миша. – С добром звал, пойдем.

- Я уже ничего не боюсь, Миш, – говорю. – Неделю здесь, а чувствую себя будто месяц с ринга никак уйти не могу, напряг какой-то постоянно ощущаю. Уже как-то покоя охота, надоело уже все, чего делать не знаю. Слушай, почему его в дом не несут, айболита у них совсем нет никакого?

Рваный мотает головой, кривит щеку. Если правильно понять его гримасы, то боярину приходит окончательный капут и таскать его по хатам только мучать.

Людское скопище на дворе изрядно поредело, поубавилось факелов. Тела войта с хозяйкой прибрали, забросали кровавые лужи свежими опилками. Раздетый до исподнего труп Седого Эгмунда белеет на земле неподалеку. Суетятся по сараям и клетям какие-то люди, бабы носятся, кудахчат гнусаво. Мелькает довольная рожа Гольца, колыхается у амбара долговязая фигура Невула.

Из-за плотного кольца обступившего Головача верных людей слышна его торопливая, потому и сбивчивая, отрывистая речь. Видно, что многое хочет сказать, слова бьются друг о друга как камушки в решете, второстепенные мешают важным, на языке не держатся.

Вслед за Мишей лезу в круг. Боярин углядывает меня среди прочих, узнает.

- А-а, разбойниче... подойдь...

Подхожу, сажусь рядом на корточки. Боярин на короткое время задерживает полуосмысленный взгляд на моем лице. Некоторое время он молчит, будто что-то вспоминает, затем иссохшим ртом начинает выдыхать бессвязные на мой взгляд словосочетания:

- Бур... бери к себе... я... серебра дай... Рогволду пошли... Прости меня... сам поезжай, расскажи... Миная, Миная мне... руку дайте! Князю дары, девица... дочка... двор забирайте, Миная мне живо!

Головач поминутно прикрывает веки, из правого глаза бежит струей слеза. Теребит скрюченными пальцами свою богатую бороду, все тише и тише становятся произносимые им слова.

- Бредит, – говорит чуть слышно Рваный, да я и сам понимаю, что помирает боярин, страшную боль, накатывающую черными волнами за болтовней терпит, здоровой ногой плотную, утоптанную землю рыхлит. Неплохо бы весь этот бред теперь правильно интерпретировать, перевести на вменяемый язык, не знаю как остальные, а я лично мало чего почерпнул из сбивчивой речи умирающего.

Тут выясняется, что Миная нигде нет и явить его пред замутненные братские очи не получится. Кульма с Протасом жмут плечами: оставили, забыли, бросились подсоблять раненому боярину. Бур спускает на них собаку, грозится покалечить если сейчас же не найдут и прогоняет с глаз.

Головачу уже не до Миная. Он бесцельно шарит невидящими глазами по лицам, дышит как опытный любитель пива после стометровки рысью. Из дома приносят белые тряпки, Бур с помощниками прямо поверх набухшей коричневым кольчуги пытается перевязать боярину живот, чтоб остановить кровь. Головач из последних сил лупит их по рукам – не трогайте, дескать, дайте помереть спокойно.

Минут через пять боярин впадает в бессознательное состояние, еще через пять испускает дух.

На миг все вокруг не дыша замирают, словно боятся помешать освободившейся душе отлететь от бренного тела.

Я потихоньку отхожу прочь, человека жалко, но не мое это горе, обойдутся как-нибудь без моей скорбной рожи. В полутьме меня тут же обступают разбойнички во главе с Гольцом. Операция по добыче оружия, как видно, прошла успешно, парни до ушей обвешаны режуще-ударным инструментом, у Невула за плечом два лука и распухший от стрел тяжелый колчан на поясе.

- Держи, батька, – говорит Жила и протягивает мне мой меч, поясной нож, кольчугу и шлем с усопшего урмана.

Не отказываюсь. Вещи в моем положении нужные, даже жизненно, я бы сказал, необходимые. Напяливаю на себя все, кроме кольчуги и шлема.

- Пошли, посидим где-нибудь, – говорю. – Что-то ноги у меня подкашиваются от трудов праведных.

- В нашем сарая мертвяк, – напоминает Голец, корча тухлую мину.

- Мертвые не кусаются, братан, – говорю и по плечу его хлопаю. – Ты живых бойся, понял? Потопали.

Возвращаемся в сарай, так и не ставший нам местом полноценного ночлега. В дальний угол близко к умершему раньше, чем предполагалось, приятелю Миная никто не лезет, кучкуемся по обе стороны от выхода.

- Похавать осталось? – спрашиваю притихших пацанов.

- Крохи, – отвечает Жила, перетряхивая тощий кулек со снедью. – Пива зато упиться можно.

- Наливай, чего на сухую сидеть, – говорю.

Слышу как Невул плескает через край бочонка в легкие берестяные кружки, в темноте мне суют сухую как кость хлебную корку. Выхлебали по одной, наливаем еще, от пойла поднимается знакомый запах, заполняющий все пространство вокруг нас. Сна ни в одном глазу, парни молчат, запивают ночное потрясение, в открытую дверь тоскливо поглядывают. Чтобы разбавить томительные минуты, спрашиваю каким образом они тут запертыми оказались. Голец рассказывает, что не успел Невул лук свой убрать, а я убежать, налетели откуда ни возьмись четверо, смяли, в рыло насовали, оружие отобрали, заперли в сарае, потом за мной рванули. Теперь понятно откуда взялись те ребята, что меня в доме вырубили – следом зашли.