Компьютерра PDA N125 (30.07.2011-05.08.2011) - [8]

Короче говоря, разочарованию моему не было предела: все в джейлбрейкнутом гаджете оказалось неинтересным, надуманным, высосанным из пальца и детского принципа - назло папе отморожу уши. Но и это не главное. Главное, что отказ от надкусановой принудиловки, которая на самом деле не что иное как продуманная забота о спокойствии и комфорте пользователей - это колоссальный шаг назад! Откат к временам PalmOS и раннего Windows CE - с их подкручиваниями, подстраиваниями, ковыряниями в настройках, скриптах, файловых структурах и прочих мерзостях. Для этого я страдал 10 лет, мучительно продираясь от DING FÜR SICH («Вещи для себя» в кантианском смысле слова) к DING FÜR UNS («Вещи для нас» как квинтэссенции эпохи консумеризма)?

iPad и iPhone в том виде как они попадают к нам в руки из официальной упаковки - абсолютно совершенные девайсы именно в потребительском плане. В лучшем на сегодняшний день на рынке смартфоне и лучшем планшете безупречно сбалансированы функциональность, простота использования, стиль, эстетика и гармония формы и содержания. Любое непродуманное вмешательство в эту сбалансированную систему, тем более такое грубое как джейлбрейк, вскормленный на иллюзии давно мертвых идеалов XVIII века (имею ввиду концепцию СВОБОДЫ ОТ, которая заменяет собой единственно оправданную СВОБОДУ ДЛЯ) - это добровольная деградация.

Джейлбрейк оправдан как исследовательский эксперимент, как юношеское озорное любопытство, как инфантильный нонконформизм, и он же противопоказан любому зрелому пользователю, для которого смартфон и планшет - это ИНСТРУМЕНТЫ для работы, а не елочные игрушки.

Василий Щепетнёв: На берегу Стикса

Автор: Василий Щепетнев

Опубликовано 03 августа 2011 года

После непродолжительной паузы роман Ильфа и Петрова признали правильным и нужным. В двадцать девятом году он переиздаётся в Москве, его публикуют в Париже. Нужно писать второй роман. К августу двадцать девятого года первая часть написана практически набело. Но затем Ильф берет паузу.

"Было у меня на книжке восемьсот рублей, и был чудный соавтор. Я одолжил ему мои восемьсот рублей на покупку фотоаппарата. И что же? Нет у меня больше ни денег, ни соавтора... Он только и делает, что снимает, проявляет и печатает. Печатает, проявляет и снимает..." – вспоминал Петров.

Что ж, уходящую натуру можно удержать и так, с помощью оптики и химии. Но важнее было распознать натуру народившуюся. С давних пор по сей день нет-нет а и заходят разговоры о том, что стеклянный глаз порой видит то, что глазу живому недоступно.

Или просто требовалось – подумать. В результате и уже написанное переделывается, и новое проявляется на бумаге иначе, чем виделось из двадцать девятого или двадцать восьмого года. Если первый роман преимущественно о мире уходящем, то во втором новый мир, советский мир доминирует безусловно. Собственно, это видно даже из интриги: если бриллианты мадам Петуховой пришли из прежней, дореволюционной эпохи, то миллионы Корейки – самые что ни на есть советские.

Новый мир радует слабо. Повсюду переизбыток дурных заклинаний. "Вырыли большой котлован и ведут в нём общественную работу" (здесь Ильф перекликается с Платоновым). Непостижимый "Геркулес" работает сам в себе, занимаясь исключительно перепиской с "друзьями". Творческая интеллигенция прислуживает чиновникам, тем и кормится. На киностудии суетятся, а фильмов не снимают. Фантомная контора Остапа превращается в чудище обло, стозевно и лаяй: "Через всё здание тянулась широкая вывеска: ГОСОБЪЕДИНЕНИЕ РОГА И КОПЫТА. Во всех окнах были видны пишущие машинки и портреты государственных деятелей". Государственные деятели в одном ряду с рогами и копытами – куда уж яснее.

Люди нового мира удивительны. Лучшие из лучших едут в спецпоезде на открытие Восточной Магистрали. Литераторский вагон вобрал передовых писателей. Среди них Остап не выглядит ущербным, напротив, он – автор "Торжественного Комплекта", незаменимого пособия для написания высокохудожественных произведений, моментально приобретённого за двадцать пять рублей соседом по вагону. Хороши сливки отечественной словесности!

Роман пронизан символами – иногда смешными, пародийными, чаще серьёзными, порой трагическими. Распознаются они не сразу, а некоторые и по сей день остаются скрытыми. Паниковский до революции был слепым. Был. Стало быть, после революции прозрел! Штанов нет. Пиво только членам профсоюза.

Но ведь изображены и светлые стороны социализма, например автоколонна, потеснившая на обочину авантюристов в машине-развалюшке: "Настоящая жизнь пролетела мимо, радостно трубя и сверкая лаковыми крыльями. Искателям приключений остался только бензиновый хвост. И долго ещё сидели они в траве, чихая и отряхиваясь".

Всё так, всё так. Только ведь это были "Паккарды", "Фиаты" и один "Студебеккер", представляющие и олицетворяющие капиталистический запад, но никак не социалистическую державу. Ну а Восточная Магистраль? Она-то целиком заслуга мира социализма? Но ведь и это – символ: дорога, ведущая в пустыню. В никуда. Огромный труд, энтузиазм – и ради чего? Оказаться среди барханов, откуда ни уехать, ни улететь?