Компьютерра PDA 05.06.2010-11.06.2010 - [2]

Их поступь и взгляд

И с девицей вальяжно

Уходит моряк...

В Амстердаме, в порту

Моряки пьют вино,

Пьют еще и еще,

И еще по одной

Пьют за здравие всех

Амстердамских путан,

И за Гамбургских, и -

Вообще за всех дам,

Что и тело свое,

И невинности дар

Им за пару монет

Продают, как товар...

Задерут до небес

Они спьяну свой нос,

И на звезды сморкнут

И нассать им как я,

Заливаюсь слезами,

Не помня себя,

Из-за женской измены

Рыдая всерьез...

В Амстердаме, в порту

В Амстердаме, в порту...

Хотелось бы послушать отзывы читателей на предмет языковых предпочтений: какая версия показалась вам наиболее точно передающей эмоциональный и пассионарный заряд, вложенный Брелем в свое творение? Мне, например, больше всего нравятся, как ни удивительно, не оригинал, а немецкое исполнение (Клауса Хоффманна). Хотя и допускаю, что причина предпочтений - в "первой любви", которая, как известно, самая стойкая :)

Кафедра Ваннаха: Тридцать миллионов уголовников

Автор: Ваннах Михаил

Опубликовано 07 июня 2010 года

Несколько дней назад "Компьюлента" поведала о словах Александра Акопова, президента группы теле- и кинокомпаний "Амедиа". Господин Акопов заявил о готовности подать иск к пользователям и руководству одной из социальных сетей Рунета. Причина – предоставление доступа к нелицензионному контенту. Дело привычное. Только вот умиляют некоторые цифры, с помощью которых на круглом столе по проблемам интернет-пиратства характеризовались пользователи данной сети. "Это тридцать миллионов уголовников, эти соучастники известны, но тридцать миллионов посадить в тюрьму нельзя, а десять тысяч — можно".

Таким образом, – если только в передаваемые новостными ресурсами слова медиа-бизнесмена не вкралась ошибка, – преступниками было названо тридцать миллионов наших сограждан. Из населения, чуть большего, чем сто сорок миллионов – много. И страшно – почти каждый четвертый, кого мы видим на улице, уголовный преступник. Обсуждать, что назвать кого-то преступником может только суд, не имеет смысла – желающих потолковать об этом найдется предостаточно. И то, что каждый пользователь сетей, не только социальных, наверняка совершал действия, вступающие в противоречие с современным толкованием авторского права, тоже нет смысла. Заметим, что господин Акопов предложил внести поправки в Уголовный Кодекс, освобождающие от ответственности пользователей сетей. Но само названное им число людей нарушающих закон дает основание отправиться по следам Монтескье, и потолковать о духе законов и даже правовой системы в целом.

Чем право отличается от других нормативных систем, скажем обычаев (третий тост пить за присутствующих дам и стоя) и от морали (не делать мелких гадостей)? Главное в том, что право защищается не общественным мнением, и не совестью, а аппаратом принуждения государства. Права не может существовать в отрыве от государства, они неразрывны, как омлет и сыровяленая колбаса. На а закон внутри правовой системы – это нормативный акт, регулирующий наиболее важные общественные отношения. Откуда же пришли законы?

Древние эллины полагали, что на правовую систему отображается не что иное, как Нус, божественный Разум, правящий всей Природой. Сократ до такой степени верил в эту концепцию, что вместо бегства предпочел хлебнуть цикуту – мол, обидели его люди, а умирает он из уважения к Закону (диалог Платона "Кретон" – "отойдешь обиженный не ... законами, а людьми". Рецидив сократовского поведения в ХХ веке – навеянная Московскими процессами "Слепящая мгла" А. Кестлера, невинный персонаж которой признает себя изменником во имя торжества Революции...). Прагматичные, но религиозные римляне, чепухой головы себе не забивали, а вводили принятые народным волеизъявлением по результатам наблюдений особо достойных лиц, именуемых авгурами, за посланными божествами знаками. (И поныне сохранился, – термин "инаугурация": заступает человек на должность и приобретает возможность толковать знаки, смысл которых сокрыт от прочих, менее достойных...) Фома Аквинский видел в законе земном приближение к закону Божественному. Но теоретики-легисты набиравших силу королей ещё до эры абсолютистских монархий растолковали, что "si veut le roi, si veut la loi", в смысле, что законом является то, чего левая задняя суверена возжелает... (Их же, легистов, уточнения, что закон, мол, воля не всякая, а только выраженная в общем интересе, с участием Великого совета короля и не противная христианскому закону, звучат как то малоубедительно. Представить себе старцев из Совета, да нахлебничающего при дворе духовника, решившихся перечить государю, сложно...)

К Веку Просвещения Руссо и Кант сочли, что народная воля, высказываемая в правильно организованном учреждении (парламенте), есть наилучшее основание законов, ибо она – воля соединённая, а, следовательно, высокоморальная. Забавный взгляд, сторонникам которого можно посоветовать поглядеть старую кинохронику о том, как народ Третьего Рейха сугубо демократически, в рамках развитого гражданского общества, поддерживал законы фюрера, скажем Нюрнбергские.

И, глядя на правовую систему со стороны, хочется признать, что причиной ситуации, при которой тридцать миллионов сограждан оказываются преступниками, является подход, выработанный некогда Марксом и Энгельсом. Он убедительней, чем психологические, экзистенциальные да позитивистские системы права. Взглянем на него сугубо пунктирно. В начале – разделение труда в обществе, без которого не был бы возможен прогресс. Дальше – возникают классы, большие групп людей, различающиеся по их месту в системе общественного производства и по отношению к средствам производства. И вот эти-то отношения к средствам производства, – с какого-то момента и начиная требовать защиты государства, – и вызывают появление такой вещи, как право. Когда мужики забивают конокрада или волокут к топи любителя заглядывать в чужие лабазы – закон и правовая система тут ни при чём. Государство в процесс воздаяния не вовлечено.