Стиай молчал. Постукивал по стеклу пальцами, нервно хватался за рычаг управления, хотя купе тащил на восток автопилот, тер ладонями виски. Когда впереди потемнело небо и открылась гладь океана, Стиай ввел пароль и взял управление на себя.
Он посадил купе в десятке метров от дома Уильяма Буардеса, открыл дверь, сел на песок и глухо сказал, кивнув в сторону ажурной лестницы:
– Иди. Билл ждет тебя.
Кидди с трудом выбрался на песок. Он был теплым, хотя солнце скрылось за облаками. И океан явно был теплым, гораздо теплее, чем тогда, когда Кидди пытался совладать с волной, а Сиф смотрела на него и смеялась. Это тепло ложилось на взгляд, но холод охватывал все существо. Кидди выпрямился и побрел к ажурной лестнице, искренне надеясь, что сейчас Билл прекратит его мучения, к примеру, даст ему волоконце утвердителя и позволит вновь оказаться под раскаленным светилом, которое сожжет Кидди так же, как сожгло Сиф пламя из энергетической установки устаревшего купе.
– Заходи.
Голос Билла послышался в тот самый момент, когда обожженная, покрытая новой кожей рука Кидди легла на старинную деревянную рукоять. Кидди вошел внутрь и сразу увидел, что весь объем дома занимает одна большая комната, освещенная огромными окнами с трех сторон. Билл, который сидел возле стола, отодвинул блок-файл, развернулся вместе с креслом и повторил еще раз:
– Заходи, парень. Садись.
– Куда? – Кидди не узнал собственного голоса, потому что не видел ничего, кроме трех окон и профиля Билла, который продолжал смотреть в одно из них.
– На диван, – ответил Билл, повернулся и показал взглядом.
Кидди сел и замер, надеясь, что сейчас Билл возьмет в руку пучок утвердителя, вытянет руку, прицелится, как тогда у подножия этого летящего и пустого изнутри домика, и убьет Кидди с первой попытки.
– Любил ее? – спросил Билл.
– Люблю, – прохрипел Кидди.
– Спорить со временем будешь, не со мной, – пробормотал Билл. – Что забыли в Норвегии?
– Сиф… – Кидди нервно сглотнул, – хотела увидеть, где погибла моя мать. Она работала на буровой платформе…
– А ты что же, до этого ни разу сам так и не поинтересовался, где и как погибла твоя мать? – укоризненно склонил голову Билл.
– Лучше бы и не интересовался, – прошептал Кидди.
– Брось, – Билл снова отвернулся к окну. – Что она сказала тебе?
– Она… – Кидди почувствовал, что дом опрокидывается, что еще секунда, и мутное небо поменяется местом с океанским берегом, и он упадет с дивана, и пробьет тонкую крышу, и полетит вверх, как вниз, а вслед ему полетит и сам дом, и Билл, и Стиай вместе с купе и своим прозрачным взглядом, и вся огромная масса воды, потому что, если океан перевернется вверх тормашками, что же тогда сможет удержать воду, чтобы она не пролилась в небо…
– Кидди, ты слышишь меня? – спросил Билл.
– Слышу, – прошептал Кидди, медленно разжимая пальцы, на которых из-под ногтей выступила кровь.
– Что она тебе сказала перед тем, как запрыгнула в купе? Что она сказала перед тем, как запрыгнула в купе, которое не оборудовано системой страховки? В купе, похожее на то, в котором погибла твоя мать?
– Точно такое же, – прошептал Кидди.
– Хорошо, – Билл скривился на этом слове. – Что она сказала?
– Она сказала, что не знает другого способа избавить меня от страданий.
– Каких страданий?
– От того, что я рвусь на две части.
– А ты рвешься?
– Все, – Кидди выдохнул и медленно-медленно стал вдыхать. – Порвался. Только не на две части.
– Ты меня избавь от поэзии, – пробормотал Билл. – И от красивых слов избавь. Красивые слова нужны, когда все хорошо, солнышко светит. Или не светит, и все плохо, но на самом деле – все хорошо. А сейчас ведь все плохо и так, и так. Сейчас надо говорить просто и коротко. Сможешь?
Кидди помотал головой.
– Хорошо, – вновь поморщился Билл. – Тогда скажу я. Девчонка влюбилась. По-настоящему. Влюбилась девчонка, которая привыкла… к безусловному исполнению собственных желаний. Но ее простить-то можно, она ведь по-другому не может, да и желания ее направлены только в одну точку. А твои?
– Какая разница? – спросил Кидди. – Считайте, что меня уже нет.
– Значит, не в одну, – понял Билл. – Но я тебя винить не буду. Ты потерял больше, чем когда-нибудь сможешь найти. У тебя, мой дорогой, отсекли то, что вновь просто так не вырастет. А она – что, она – дура. Юная мечтательная дура. Она же ведь не о тебе думала. Точнее, о тебе, но не так, как сказала. Она хотела сделать тебе больно, как ты ей сделал. Но еще больнее. Женщины всегда хотят сделать больнее. Много больнее, чем делают им. Вот она и сделала. Ты ей мечту поломал, а она тебя лишила всего. Или не так?
Кидди медленно поднял голову. Билл скрючился в кресле, вцепился в подлокотники девятью пальцами, уставился куда-то за спину Кидди, как это умел делать Стиай. Вот только Стиай смотрел сквозь, а Билл словно вовсе ничего не видел.
– Что мне делать? – спросил Кидди.
– Ждать, – коротко ответил Билл.
– Чего ждать? – не понял Кидди.
– Не знаю, – ответил Билл. – Обычно люди, чего бы они ни ждали, ждут, когда что-то созреет у них внутри. Жди, прислушивайся, может быть, и услышишь.
