Комплекс Ромео - [5]

Наиболее распространенным зрительским мнением был вывод о том, что только в подобном вертепе и можно поставить Ерофеева по—настоящему.

Гогот в зале стоял катастрофический, но смысл его человеку, пришедшему впервые и не читавшему данное произведение более двух раз, было не понять.

Фраза: «Все познается в сравнении» – это было про наш спектакль. Ибо смеялись в основном на неожиданные повороты сюжета, появляющиеся по воле в дупель пьяного и шатающегося по коридорам системы Станиславского по направлению к бездне человеческого саморазрушения главного героя.

Спектакль заканчивал я. Все зависело от количества выпитого Виталиком накануне, ибо закупка исходящего реквизита была по норме.

Вынесение многозначительным голосом приговора: «Какой же ты все—таки бестолковый, Веня», дальше удар шилом, вовсе не грустная песня «Летка—енька» – и конец. Бывали моменты, что нужно было прекращать играть даже на нервах нашей искушенной публики.

Если во время финальной сцены собственного убийства главный актер внезапно оживал и вновь начинал монолог про мальчика, или вовсе возвращался в начало спектакля, я набрасывался на него и душил, крича фразу: «Шило! Шило ему воткните в горло!» Тогда порешать Веню выходил тоже уже некрепко стоящий на ногах артист Петрович, игравший харизматичного кондуктора Семеныча.

Зал при этом скандировал: «Веня! Веня!» – и даже как—то раз раздались крики: «Сатана – пидарас!» – динамично, зло и бодро, как на стадионе.

4

Постоянное балансирование на грани провала и триумфа в театре, восьмичасовая ежедневная рубка в волейбол – а это был единственный в городе парк, где играли на деньги, а чаще всего приходилось играть на деньги, которых в кармане еще нет, так что нервяка в моей жизни хватало, – все это так или иначе отразилось на моем внешнем виде. Мужественное выражение лица и брутально—хищный блеск в глазах не изменяли мне ни на секунду. Даже в тот момент, когда приходилось выбирать у прилавка, что купить на последние деньги – йогурт или пиво, я делал это с мефистофелевской многозначительностью. Кое—что к тому времени я в своей жизни уже повидал. Это выгодно отличало меня от череды бандеросов, пивших пиво на деньги родителей и учивших последний месяц басню Крылова и монолог Чацкого «Карету мне, карету!». Они только вчера выбрались из—под маминого одеяла. Кто—то из этих ребят уже не ночевал дома три раза, а кто—то, может быть, – аж десять!..

…Я остановился у их компании. Три человека расположились по бокам от нее, один стоял за спиной, еще двое сидели возле ее едва прикрытых мини—юбкой ног. Что это были за ноги, губы, руки, глаза, волосы! Но рассказывать обо всем этом по отдельности не имеет смысла.

Только занимаясь сексом ежедневно, как кропотливой работой, утром и вечером, по системе два плюс два (два раза утром и два раза вечером) и когда утренняя партнерша не похожа на вечернюю, только тогда можно влюбиться по—настоящему. После долгих многомесячных воздержаний ведь можно обмануться и на что угодно кинуться, так? А в моем случае чередования подруг пляжно—развратных с театрально—озабоченными промашки быть не могло. Как у любого опытного, набравшего форму дегустатора.

Это была девчонка моей мечты, и я должен был спасти ее от этого назойливого окружения.

Решение поступать в театральную академию созрело мгновенно. Так я встретил во дворе приемной комиссии ее – свою Суку.

– Только не говорите, что вы поступаете к Петрову!..

– Почему? – хором, вытянув губы трубочкой, промычали бандеросы.

Она любопытным взглядом присоединилась к вопросу. Оглядывая меня с нескрываемым интересом молодой девушки, начавшей новую жизнь и стремившейся получить от нее все и как можно быстрее. Бойфренда в том числе.

– Зачем девушке с такой внешностью изучать театр в кокошниках? Вы мечтаете сыграть в массовке Островского?

– Нет, но… – Ее глаза загорелись еще большим интересом.

Естественно, подготовленный на все сто своим режиссером Баком, смакующим все циничные стороны театрального абитуриентства, я не прогадал.

У нее был монолог Катерины из «Грозы», и она прошла первый тур к Петрову.

– Господин Фильштинский! И менять к черту репертуар.

Мы посмотрели запись на собеседование к Фильштинскому. У нас было три дня.

«Дальше действовать будем мы!» – песня петербуржцев в исполнении Виктора Цоя. Но Сашка была, к счастью, не из Питера. Она еще и приехала из города Кемь. «Я—я! Кемска волость!» Не думал, что город с подобным названием еще существует.

Никаких школьных друзей, подруг, обещаний и обязательств. Все осталось в «я—я—кемска—волость». Это была не девушка, это был подарок, который нужно было забирать целиком и сразу. Бриллиант, валяющийся на дороге.

Один из любимых Баком законов театрального абитуриентства гласит: «Если абитуриентке хоть на миг придет в голову, что вы можете как—то помочь ей в достижении цели – делом, советом, рекомендацией, не важно, – как можно быстрее ведите ее в туалет и трахайте. Она будет жить этим мигом надежды».

Все—таки про другие вузы так не скажешь, верно? Впрочем, тогда я не рассуждал столь цинично. Уже с самых первых минут знакомства дряхлую кобылу цинизма подгоняла молодая гнедая по имени «влюбленность на всю… ну, короче, на долгие года».