Комплекс Мадонны - [36]

Когда он начал раздеваться в своей ванной комнате, из соседней ванной донеслось завывающее стаккато всхлипываний. Робби открыл воду полностью, надеясь, что Барбара, услышав это, перестанет плакать. Прихрамывая, он забрался под душ. Теперь не было слышно ничего, кроме потоков воды, льющейся на кафельные плитки. Вытершись, Робби надел пижаму. Барбара все еще плакала, и его захлестнул прилив жалости к ней. Молодая женщина, неуверенная в себе, уязвимая, определенно не была крепким орешком, охотящимся за легкой добычей. Причесавшись, Робби накинул банный халат и постучал в дверь ее спальни. Он услышал шаркающие по полу шлепанцы, наконец появилась Барбара. Она была в одной комбинации, а лицо покрыто беспорядочными извилинами непросохших слез. Глаза же почернели от потекшей туши.

— Барбара, давайте забудем, что случилось. — Робби протянул руку. — Давайте будем друзьями.

Барбара поцеловала его в щеку, он почувствовал прикосновение ее бюста к своей груди и тепло дыхания на щеке. От нее пахло лимонным мылом, и Робби в эту минуту неожиданно почувствовал испуг и смущение перед ней, словно подросток. В его голове мелькнула мысль, и он поспешно отступил назад, точно уклоняясь от летящего по воздуху кинжала.

— Мне стало гораздо лучше, — сказала Барбара. — Вы — просто прелесть.

Вернувшись к себе в спальню, Робби погасил свет и забрался в постель. Шум волн, обрушивающихся на берег, успокоил его. Повернувшись на левый бок, он тут же погрузился в сон, но вскоре вдруг понял, что лежит, уставившись на тени, пляшущие на потолке. Доносившиеся из соседней комнаты голоса висели в воздухе, словно усталые мухи, Робби пытался отмахнуться от них, но разговор был почти разборчивым. Он продолжал вслушиваться. Встав с кровати, Робби прижался ухом к стене. В эту минуту он ненавидел себя, так как никогда прежде не покушался вторгаться в личную жизнь других людей и до сих пор считал себя не способным на это. Голоса смолкли, но их место заняли другие, более раздражающие звуки. Женщина стонала, затем Робби отчетливо услышал кашель своего отца. Пот застилал его глаза, хотя ночной ветер был прохладным, а окно раскрыто, впуская морской бриз. Робби вернулся к кровати и выкурил в темноте сигарету. Чем сильнее он старался не замечать доносившиеся из соседней комнаты шелестящие звуки, тем сильнее его уши боролись за то, чтобы уловить их. Конечно же, Робби не был ханжой и, разумеется, не был пуританином в вопросах половой жизни, чужой и своей собственной, но что-то поразило его в происходящем сейчас, как нечистое и безвкусное, и ему захотелось, чтобы у него появилась возможность наказать своего отца и Барбару за их непристойность.

Слово «непристойность» заставило Робби торопливо сглотнуть, и он произнес вслух: «Я проклятый лицемер».

Половые проблемы их взаимоотношений не беспокоили и не удивляли его; он принимал их как неизбежное, вроде абортов, подростков, курящих марихуану, гомосексуалистов и разных прочих прежних табу. В конце концов, шел 1967 год, общество вступило в век новой дозволенности, не одобрять которые мог только дурак или южанин. Но случившееся было не таким простым и сильно вывело его из себя, так как в давнишних отношениях с отцом это проделало приличную дыру. Робби противился самому духу происходящего; возможно, он был слишком уж чувствителен, но он обладал микроскопической сетью утонченных деликатных чувств, которые в настоящее время казались отчасти анахронизмом. По своим грехам он был благородным человеком, но ему не хотелось занимать место на скамье присяжных.

Звуки — стоны, вздохи, восклицания, писки, — не ослабевая, продолжались до тех пор, пока Робби не обнаружил, что заблудился в каком-то чарующем саду среди престарелых шлюх и непосвященных девочек-подростков, которые протягивали руки и задирали юбки, пытаясь завлечь его. Робби сбросил с себя простыню — как он вернулся в кровать, он не помнил — и начал, тяжело дыша, ходить по комнате, ошалевший, неприкаянный. Распахнув дверь, он босиком пошел по длинному холодному коридору, который извивался между разными крыльями здания. Робби мог найти дорогу в любое место с закрытыми глазами. Еще мальчишкой он всегда закрывал глаза, изучая географию здания. В гостиной горел свет, и Робби, крепко сжимая перила, спустился вниз. Открыв бар, он достал бутылку «Наполеона» пятидесятилетней выдержки и налил себе огромную дозу. Коньяк пошел гладко, и Робби, усевшись у шахматной доски, расставил на ней фигуры. Было почти три часа, и он знал, что в эту ночь больше не заснет.

Робби пытался поиграть сам с собой, но через несколько минут потерял интерес. Уставившись на короля и ферзя, он подумал, что фигуры составили супружескую пару и королева была гораздо сильнее своего супруга, обладала большей подвижностью и при первой возможности стремилась устанавливать новые смертоносные связи. Раньше Робби никогда не думал так о ферзе. Разве это не игра, только игра? Робби вернулся наверх, на этот раз поспешно, целенаправленно. Постояв у двери спальни Элейн, он медленно и осторожно повернул ручку. Девушка спала, лежа на спине, слегка подогнув колени и сбросив обе подушки на пол. Остановившись рядом, Робби смотрел на нее. Он действовал очень тихо и не потревожил Элейн. Было еще не поздно уйти, и девушка ничего не узнает. Робби боролся с самим собой, наконец, решил уйти, но, несмотря на свое намерение, остался, словно пригвожденный к месту.