Комната мести - [33]

— Поверь, Жоан, если бы я хотел избавиться от сумасшедшей виконтессы, страдающей, напомню тебе, инцестивными наклонностями к своему сынишке, я бы сделал это более традиционно.

— Да, я знаю, милый Джакомо, ты — человек традиций! Ты, как инквизиторский реликварий, в котором хранятся вызолоченные орудия пыток. Раз в год на Пасху их торжественно износят для народного лобзания. С Папой Иоанном Павлом Первым ты разделался очень интеллигентно, в аккурат на тридцать третий день его понтификата. Кажется, это было в благословенном 78-ом?

— Иоанн Павел умер заслуженной смертью. Нельзя возводить на папский престол проходимцев. У нас уже были и Климент VII, мнивший себя вечным жидом, и Иоанн XXIII… Альбино Лучани хотел похитить то, что ему не принадлежало.

— Ватиканский банк, ты хочешь сказать? Я знаю, что он учинил там небольшой аудит, заставивший страдать желудком чуть ли не всю апостольскую администратуру.

— Нет, Жоан. Опубликовать список кардиналов-масонов — не великое дело. Лучани хотел реформировать то, что не реформируемо во веки: уничтожить целибат, превратить церковь в протестантский балаган, где никто ни за что не отвечает, где само понятие «Церковь как тело Христово» разорвано на куски, растащено по темным углам и с урчанием съедено. Я помню, когда бледный, как смерть, госсекретарь Ватикана сунул мне дрожащими руками список лиц, подлежащих смещению со своих постов. И я понял, что к власти рвется бездарность. Даже меня хотели лишить моей должности и отправить в Америку на место Джона Коуди, а ему вообще дать пинка под зад. Лучани взбесился, он требовал заморозить ватиканские активы, разорвать соглашение с «БанкоАмброзио». Так он хотел разделаться с влиянием «вольных каменщиков». Все тупоголовые изуверы-фанатики вечно борются с ветряными мельницами. Это хорошо. Поиск мистических палладистов, приносящих в жертву Бафомету младенцев в подвалах ватиканского дворца, отвлекает.

Бороться с капиталом невозможно. Капитал поругаем не бывает, потому что все, что называется «душой мира», «вселенским разумом», «сущностью бытия», «предвечным творцом», есть именно капитал. Он одухотворен двенадцатью заповедями, ради него распяли Христа, а затем продавали Его смерть со всех аукционов. На ней поднялись, разбогатели, разбили на сотни конфессиональных осколков и до сих пор продолжают продавать.

— К сожалению, Джакомо, Его смерть сейчас стоит меньше, чем империя Версаче. Отмывать деньги Каморры гораздо выгоднее, не так ли? Наивный Лучани путался у тебя в ногах, пытался помешать быть мойщиком посуды во всемогущем доме Микеле Синдоны.

— Безумный идиот! — выпалил Джакомо — Ты что, решил меня на чистую воду вывести?!

— Знаешь, тогда, в 78-ом, — продолжил я, не реагируя на его реплику, — я чувствовал, что ты на краю пропасти, вот-вот рухнешь, как осажденная башня. Кстати, эрекция у тебя опять появилась только тогда, когда Иоанна Павла забальзамировали. Не думал, что запах формалина тебя так возбуждает. К тому же сестра Винченца, относившая в тот день завтрак Папе…

— На нее был наложен обет молчания.

— Ты, Джакомо, совсем не знаешь женщин. Сначала она говорила, что Папа умер в сидячей позе, в очках на носу и с улыбкой, затем совершенно другое: что он валялся на полу в неестественной позе в своей блевотине. Странная смерть. Скажи, Джакомо, это ты украл его микстуру и тапочки? Может, они валяются до сих пор под кроватью в твоей римской квартире? Может, ты иногда мастурбируешь, глядя на них?

— Пошел отсюда вон, — зашипел кардинал, сжимая кулаки.

— Что, Джакомо, боишься нарушить кодекс «омерта», проговориться, выболтать в сердцах чью-нибудь тайну исповеди? Я видел твоих исповедников. Симпатичные простые парни на неприлично роскошных автомобилях, привозившие тебе в подарок пирожные и лучшие сицилийские вина. Когда в 79-ом застрелили Джорджио Амброзоли, выведшего на чистую воду твоего Синдону, ты был на подъеме, шутил, повез меня в Венецию, помнишь? Конец семидесятых и начало восьмидесятых были для тебя особенно плодотворными. Скажи, а судья Терранова, сцепившийся с твоими любимыми христианскими демократами, не твоих рук дело? Думаешь, я, жалкий «лягушатник», мальчишка, влюбленный до беспамятства в кардинала, не понимал, откуда берутся его деньги? А в восемьдесят втором, банкет в замке Амеруччо по случаю смерти генерала карабинеров Дала Кьезы, влезшего в святая святых надрангеты?

— Тебе лучше, Жоан, заткнуть свою вонючую пасть, а не то…

— Что? Ты убьешь меня? Отравишь? Взорвешь? Ты думаешь, я — безответная кукла, сейчас соберу вещички и безропотно уйду из твоей жизни, как проститутка, которую пустили переночевать в богадельню? Нет, Джакомо, я не только твой любовник, я — часть тебя, я такой же, как и ты, даже еще хуже. Нет, я не буду, как вы, итальянцы, по делу и без дела хвататься за пистолет. Я опубликую, напишу все о нас с тобой, в мелочах, в подробностях. О том, какой ты человек, как мы занимались любовью в офисе Института религиозных дел, о том, что апулийская «сакра корона унита» называет тебя «папочкой». Есть много в твоей жизни того, от чего благочестивые католики всего мира содрогнутся, а спецслужбы воспылают неподдельным интересом…