Коммунальная страна: становление советского жилищно-коммунального хозяйства (1917–1941) - [92]
Приоритеты коммунального образа жизни были спровоцированы острым дефицитом жилья. Рост населения городов стал ощущаться с 1923 г., к 1926 г. городское население почти догнало уровень 1913 г., а в 1926–1939 гг. городское население в связи с индустриализацией выросло более чем в 2 раза[745]. Но урбанизация в СССР протекала при отсутствии массового жилищного строительства, т. е. обострение жилищного кризиса в 1930-е годы было прямым следствием смены установок хозяйственно-политической стратегии в связи с поворотом к форсированной индустриализации. Если в директивах XV съезда партии подчеркивалось, что жилищному строительству следует уделять чрезвычайное внимание, то уже с трибуны XVI съезда И.В. Сталин недвусмысленно дал понять, что жилищная проблема является одним из «второстепенных вопросов»[746]. В результате в 1930-е годы коммунальное жилье превращается в своеобразный социокультурный феномен. Во-первых, оно становится преобладающим типом жилища в больших городах (на каждые 100 жилищ в конце 1930-х годов приходилось чуть более 150 семей) и, во-вторых, перестает восприниматься как временное. Огромный поток переселенцев из деревни с их идеалом публичности личной жизни привел к тому, что с учетом личных домов, которые в предвоенный период составляли около трети городского жилищного фонда, около половины городских семей (а в крупных городах – и более) не имели изолированных жилищ и вынуждены были жить без элементарной бытовой изоляции.
Тем не менее дефицит жилья и долголетние очереди на него заставляли мириться с коммунальным образом жизни. Плохие жилищные условия отчасти компенсировались дешевизной жилья, так как квартплата определялась с учетом не только количества квадратных метров, но и зарплаты квартиросъемщика. В частности, в бюджетах индустриальных рабочих 1932–1933 гг. на оплату жилья уходило всего 4–5 % всех расходов семьи[747].
Но к середине 1930-х годов политика в области квартирной платы изменилась. В проекте постановления ЦИК и СНК СССР «О квартирной плате» от 20 июля 1935 г. в «целях улучшения обслуживания жилищно-бытовых нужд трудящихся и хозяйственной эксплуатации жилищного фонда, обеспечения полной его сохранности и восстановления, а также для укрепления начал хозяйственного расчета» было запланировано, что оплата жилых помещений в городах и рабочих поселках должна устанавливаться «в соответствии с качеством и степенью благоустройства помещений и на началах полной самоокупаемости жилищного хозяйства». Месячная ставка квартплаты за 1 кв. м жилой площади устанавливалась в следующих размерах: в домах, оборудованных водопроводом, канализацией, центральным отоплением, ванными и газом, – 1 руб. 30 коп.; в домах, имевших водопровод, канализацию и центральное отопление, – 1 руб. 15 коп.; в домах с водопроводом, канализацией и печным отоплением – 1 руб.; в домах, имевших лишь водопровод, – 80 коп.; в домах без всякого благоустройства – 70 коп. Но в эти ставки не входили оплата расходов на центральное отопление, оплата счетов за электричество, газоснабжение, водопровод и канализацию[748]. То есть в середине десятилетия произошло очевидное повышение квартплаты, особенно существенное для ранее льготных по классовому признаку категорий населения.
Тем не менее довольно низкая квартирная плата для рабочих, не окупавшая даже ремонта жилищ, создавала у обитателей коммуналок чувство «псевдохозяина». Кроме того, в 1930-е годы коммунальная квартира порождала массовое соглядатайство и доносительство: «Бог видит все, соседи – еще больше». Ветераны коммуналок вспоминали, что «в каждой квартире был свой сумасшедший, так же как свой пьяница, свой смутьян и свой доносчик». К середине 1930-х годов в коммуналках сложилась система правил бытового поведения, закрепленная в Правилах внутреннего распорядка, и своеобразная властная иерархия. Сменившие квартиронанимателей квартирные уполномоченные обязаны были не только выполнять функции поддержания порядка в квартире, но и сотрудничать с жилищными и милицейскими органами.
Отчасти можно согласиться с профессором Принстонского университета С. Коткином, что «коммунальная модель… оказалась не чем иным, как миром, вывернутым наизнанку»[749]. Хотя, думается, коммунальная квартира была скорее переходным типом между деревенской и городской культурой и механизмом адаптации огромных масс населения в инородной культурной среде. Скорее права Ш. Фицпатрик, что коммуналки были не просто проклятием советской системы, но и образом жизни: где-то они становились источником не только вражды и нервных срывов для их обитателей, но и взаимопомощи и взаимопонимания[750].
Коммуналки способствовали «переплавке» стилей жизни различных социальных групп в унифицированный «советский», стиранию социальных границ и формированию массовой «тоталитарной» психологии. Но при этом они не выполняли одной из основных функций городского жилища – защиты приватной жизни, препятствовали формированию автономного индивида и дифференциации приватной и публичных сфер, тем самым замедляя процесс реальной урбанизации. В коммунальном общежитии сочетались урбанистические, традиционные и введенные властью, «советские» механизмы контроля, распределения ресурсов, освоения жилища и бытовой дисциплины
