Коммод. Шаг в бездну - [17]

Подобная уклончивость заставила Бебия насторожиться. Прикинул так и этак — Лет не стал бы без причины таиться, и если решил умолчать о своих соображениях, значит, решил дать знак давнему приятелю — держи ухо востро.

В последние дни и в самом легионе забеспокоились. Молодые центурионы позволяли себе вслух осуждать нерасторопность высшей власти, нерешительность «стариков», сетовать на задержку с началом кампании. Кое‑кто из ближайшего окружения Лонга даже высказывался в том смысле, что молодой цезарь, дорвавшись до золотого лаврового венка, все никак не может утвердить себя. Более того, добавил тот же дерзкий, ему стало доподлинно известно, будто император ищет удобный предлог для возвращения в Италию.

— Это не нашего ума дело, — отрезал Бебий.

Теперь, оказавшись на правом — римском — берегу Данувия, легат невольно отметил немалое число взрослых мужиков, работавших в полях. Судя по выправке, все они служили в армии. Отчего же они не в лагере? Куда смотрят центурионы?

Фактик скользкий, мимолетный, малозначительный, однако жизненный опыт и уроки, даденные ему прежним императором, заставили собраться, обратить взоры не к небу, откровенно голубому и необъятному, не к живописно встававшему на северо — востоке девственной белизны облаку, не к изумрудным, покрытым лесом далям, не к милому сердцу семейству, проживавшему в столице, а внимательнее поглядывать по сторонам, примечать новенькое, которым обогатилась эта вечно юная, земная красота. Чем занимаются люди, где собираются толпы, почему в полдень, в самое рабочее время, в придорожной харчевне праздно сидят сложившие в угол доспехи и оружие легионеры?

Под ложечкой засосало, когда в виду военного лагеря, где размещались Пятнадцатый и Десятый Сдвоенный легионы, ему повстречался знакомый трибун, служивший при Помпеяне, и на вопрос легата насчет заседания претория ответил, что ни о каком заседании он не слыхал. По поводу же вызова Лонга трибун пожал плечами и только после некоторого раздумья признался, что краем уха слыхал, будто Бебия пожелал видеть сам император.

Сразу и день померк, и живописный пейзаж, какими всегда славились окрестности Виндобоны, обернулся самым удобным в мире местом для засады. Неужели Фортуна Примигения поддалась гневу и вновь открыла сезон охоты на людей? Особенно подозрительными показались ему стены военного лагеря.

Укрепленная, обнесенная двумя рядами стен обширная легионная стоянка располагалась неподалеку от Виндобоны и образовывала с этой крепостью единый оборонительный комплекс. На невысоких, осанистых, граненных башнях, на шестах, были вывешены штандарты и вексилумы* (сноска: Вексиллум или штандарт представлял собой четырехугольный кусок белой, красной или пурпурной материи, прикрепленный к перекладине древка и служил постоянным знаменем отряда конницы (турмы), а иногда и отдельных команд. В более поздние времена вексиллумом была снабжена каждая когорта. Отдельные части, имеющие вексиллум, назывались вексиляции). Повыше других трепетала на ветру вышитая на красном золотая волчица и играющие с ее сосками Ромул и Рем, символы Сдвоенного легиона, и синие козероги Четырнадцатого Марсова победоносного. Кое — где по стенам рисовались растянутые на поперечинах полотнища вспомогательных отрядов. Бебий невольно глянул на собственные флажки, под сенью которых он пустился в путь — их несли всадники — мавританцы из вспомогательного конного отряда. На одном развевался крылатый Пегас, на другом поднявший лапу, ревущий лев.

Оказавшись в лагере, Бебий верхом направился к комендатуре — большому двухэтажному зданию, расположенному посередине прохода, связывавшего боковые ворота. Здесь спешился, дождался дежурного легионера. Тот принял коня и передал, что во внутреннем дворике его ждет Публий Пертинакс.

Легат миновал службы, размещенные в главном корпусе, и свернул в небольшой внутренний дворик, куда скоро вышел стареющий полководец.

Бебий вскинул руку.

— Приветствую тебя, сенатор римского народа!

Пертинакс — выходец из Лигурии, сын вольноотпущенника, (то есть, по существу, сын раба) любил, когда к нему обращались не как заслуженному полководцу, но как к человеку, принадлежавшему к высшему сословию римского народа. Можно было назвать его и проконсулом — в консульское достоинство он был возведен Марком Аврелием в 174 году, однако на этот раз Бебий решил польстить полководцу по высшему разряду.

Пертинакс, дородный, с большим округлым животом, длиннобородый, высокий, — хмыкнул, кивнул, затем сел и предложил присесть тридцатилетнему легату.

— Знаешь, зачем вызвали? — он сразу перешел к делу.

— Нет, сенатор.

Пертинакс поморщился.

— Хватит. Я удовлетворен. Теперь обращайся ко мне по имени, как ранее, при Марке. А то в последнее время вы все, молокососы, стали такими вежливыми, такими любезными. Тот же Переннис, твой дружок! Прежде ел глазами начальство, а теперь уже и не взглянет в нашу сторону. Правда, на словах он сама учтивость! Смотрю, ты тоже запел…

— Больше не буду, Публий, но причину вызова я действительно не знаю.

Пертинакс вздохнул.

— Я тоже не знаю, но догадываюсь.

В этот момент где‑то вдалеке в северной стороне увесисто громыхнуло — видно, после полудня можно было ждать грозу. Пертинакс прислушался к затухающим раскатам и сменил тему.