Коммерсанты - [3]

Рафинад и сам не очень понимал, для чего он это делает: то ли злоба, что туманила рассудок, то ли характер динамитный себя проявил… Он вскинул голову и заорал нарочитым шпанским фальцетом: «Да здравствует братская дружба русского и еврейского народа! Ура, господа!»

Господа точно разом ткнулись о невидимое препятствие, оборотили обомлевшие мучнистые лица. Это что за провокация такая? Или они ослышались?! Кто-то на всякий случай пискнул: «Ура!» — и тотчас умолк.

— Не залупляйся, не залупляйся, — посоветовал со значением нервный голос. — Провокатор пархатый. Мы тебе такую дружбу навяжем — деревьев не хватит, придет час.

Толпа одобрительно загудела.

— Особенно этим, сочувствующим. — Внешний вид Рафинада вводил в заблуждение. — Завербовался к жидам, сучий потрох.

Предвосхищая забаву, часть толпы стала притормаживать у подоконника.

— Сколько же тебе, нехристь, заплатили? — простодушно вопросил узколицый тип в жокейском кепи. — И мне, что ли, наняться? Сейчас куда хошь можно вербануться, хоть к демократам, хоть к домкратам…

Но сознание Рафинада уже лихорадило бесовство — бесовство, что не раз ввергало его во всевозможные авантюры.

— Не провокатор я, господа! — ернически захныкал Рафинад. — Еврей я. Дальний родственник Господа вашего, Иисуса Христа. Еврей, как есть. А что проповедовал мой родственник? Возлюби ближнего, как самого себя.

Толпа растерянно сопела, не зная, что возразить, — слишком уж открыто выступал с подоконника белобрысый. Из центра, где группировались главные закоперщики марша, передали приказ не лезть на рожон, рано еще. Что диалог с евреями русскому человеку не возбраняется — другое дело, нам не по пути с сионистами, вот кто истинный враг православного человека.

И видно было по выражениям лиц некоторых граждан, что не могут они взять в толк разницу между евреем и сионистом. Только спросить как-то неприлично, ведь и воробью должна быть понятна разница.

— Так, может, ты сионист? — с надеждой прогундосил кто-то.

— Нет, я еврей, — упрямился Рафинад.

— Ну, тогда другое дело, — потеплели голоса.

— Да какой он еврей? Где это видано, чтобы еврей всенародно признался, что он еврей! Кем угодно прикидываются — то узбеками, то грузинами, то какими-то татами, а на поверку — евреи. Известно, еврей никогда не признается, что он — еврей! — заспорили горячие голоса. — Провокатор он, стало быть, — сионист!

Из-под арки Главного штаба пахнуло сырым ветром. Рафинаду стало не по себе. А ведь могут и куртку разодрать, новую шведскую куртку, что купил он на той неделе у своего приятеля Феликса Чернова. Разорвут — и ни с кого не спросишь, мелькнуло в голове. Кто-то уже тянул Рафинада за кроссовку.

— Руки, руки! — Рафинад сдвинул кроссовки и крепче вцепился в решетку.

Тот, рукастый, потянулся за ускользнувшей кроссовкой, желая ловчее ухватить и стянуть с подоконника. Толпа горячилась, изнывая желанием перейти к делу. От штабного ядра, от «мозгового центра», отделился молодой человек с прусскими нафабренными усами под острым гоголевским носом и, властно раздвигая народ, устремился в сторону подоконника, на котором пританцовывал Рафинад. Последовал повторный указ не затевать бузу, не наступило еще время, пользы не будет.

— Чего бояться, чего бояться?! — базарно завопили несколько человек разом. — Кто у себя дома? Мы или они?!

— Будьте благоразумны, господа! — произнес усатый, подобно полицмейстеру из старого революционного кинофильма «Котовский». Толпа послушно и с охотой расползлась. Улица опустела. Только какой-то военный орал в междугородной телефонной будке: «Куда я попал?! Это мама? Это Мелитополь? Мама? Ни хрена не слышу!» Рафинад спрыгнул на тротуар и потер ладони, сгоняя ржавую пыль решетки. А ведь испугался он, испугался…

Прошло часа три, и вот он вновь на том же месте, у арки. Ничто тут не напоминало о ходке после митинга на Дворцовой площади. Лишь случайно залетевшие листья мокли в лужах, еще державших свет уходящей белой ночи, да все тот же военный маялся у междугородного телефона-автомата в ожидании разговора со своим Мелитополем.

— Что, нет связи с Мелитополем? — крикнул военному Рафинад.

— Нет, — не удивился вопросу военный. — Суки все!

— А может, уже и самого Мелитополя нет? — не отвязывался Рафинад.

— Хрен его знает, есть — нет… Автобусы уже не ходят. А мне в Рыбацкий поселок добираться.

— Лучше б ты в Мелитополь дунул.

Военный отмалчивался, с остервенением накручивая диск автомата.

Рафинад пересек Невский и через Кирпичный переулок выскочил на улицу Гоголя. Прибавил шаг. По какому-то психофизиологическому закону особо острое нетерпение возникает при приближении к вожделенному объекту. Припустив бегом, Рафинад остановился у двери, покрытой клочьями грязно-голубой краски. Толкнул ладонью, дверь не поддалась. Привалился плечом, дверь скрипнула, но не отворилась. Глухо… Рафинад чувствовал, что сейчас произойдет непоправимое. «Сами виноваты, сами виноваты, — бормотал Рафинад, — позапирали на замки, боятся, что писсуары их ржавые умыкнут», — срывая змейку на пятнистых джинсах…

Нет сладостней наслаждения, чем при чувстве облегчения плоти. Экстаз, райская музыка, пронзающая тело. Рафинад блаженно прикрыл глаза.