Комментарий к роману «Евгений Онегин» - [16]

Онегинская строфа

Вот написанные мною два образчика, повторяющие размер и последовательность рифм онегинской строфы. Впервые они появились в «Нью-Йоркере» (New Yorker, Jan. 8, 1955):

What is translation? On a platter

A poet's pale and glaring head,

A parrot's screech, a monkey's chatter,

And profanation of the dead.

The parasites you were so hard on

Are pardoned if I have your pardon,

O Pushkin, for my stratagem.

I traveled down your secret stem,

And reached the root, and fed upon it;

Then, in a language newly learned,

I grew another stalk and turned

Your stanza, patterned on a sonnet,

Into my honest roadside prose —

All thorn, but cousin to your rose.

Reflected words can only shiver

Like elongated lights that twist

In the black mirror of a river

Between the city and the mist.

Elusive Pushkin! Persevering,

I still pick up your damsel's earring,

Still travel with your sullen rake;

I find another man's mistake;

I analyze alliterations

That grace your feasts and haunt the great

Fourth stanza of your Canto Eight.

This is my task: a poet's patience

And scholiastic passion blent —

The shadow of your monument.

(Дословный перевод:

Что есть перевод? На блюде

Бледная, сияющая голова поэта,

Хриплый крик попугая, лопотание обезьяны,

И профанация мертвых.

Паразиты, с которыми ты был столь суров,

Прощены, если мне дано твое прощенье,

О Пушкин, за мою хитрость.

Я спустился по твоему тайному стеблю,

Добрался до корня и напитался от него;

Затем, используя этот новый язык,

Я вырастил другой стебелек и превратил

Твою строфу, созданную по образцу сонета,

В свою честную придорожную прозу —

Сплошь колючки, но сродни твоей розе.

Отраженные слова могут лишь дрожать

Подобно удлиненным огонькам, извивающимся

В черном зеркале реки

Меж городом и туманом.

Ускользающий Пушкин! С неизменным упорством,

Я все еще подбираю сережку твоей барышни,

Все еще путешествую с твоим угрюмым повесой;

Обнаруживаю чужую ошибку;

Анализирую аллитерации

Которые украшают твои пиры и обитают в великой

Четвертой строфе твоей восьмой песни.

Такова моя задача: терпение поэта

И страсть схолиаста, слившиеся воедино, —

Тень твоего памятника.)

Онегинская строфа как определенная стихотворная форма была изобретением Пушкина (9 мая 1823 г.). Она содержит 118 слогов и состоит из четырнадцати стихов, написанных четырехстопным ямбом с регулярным чередованием женских и мужских рифм: ababeecciddiff. Части abab и ff обычно выделяются своим

смыслом, мелодией и интонацией в каждой данной строфе. Начальную стихотворную структуру (четкий звучный элегический катрен) и заключительную (двустишие, напоминающее коду в октаве или в шекспировском сонете) можно сравнить с рисунком на расписанном мячике или волчке, заметным в начале и в конце кружения. Само кружение в основном захватывает часть eecciddi, где многословные и неустойчивые формулировки размывают границы стихов, в которых редко наблюдается четкая композиция из двух двустиший и заключительного катрена. Лишь в трети из всех строф восьми песней часть iddiff с достаточной очевидностью состоит из двух терцетов, но даже в этих случаях заключительное двустишие выделяется столь рельефно, что это способствует переходу итальянской формы в английскую.

Последовательность ababeecciddiff как случайное сочетание рифм вдруг возникает то здесь, то там по ходу беспорядочного, не скованного строфой стиха со свободной схемой рифмовки, который использовался французскими поэтами для сочинения легкомысленных и шутливых повествований в XVII и XVIII вв. Наиболее знаменитым из них был Лафонтен, и в поисках пушкинского источника, пусть подсознательного, нам следует обратиться именно к нему. В лафонтеновских рифмованных «Сказках» («Contes», ч. III, Paris, 1671), стихотворениях, написанных в виде басен фривольного толка, я обнаружил два отрывка — хотя, бесспорно, их существует и больше, — где среди струек и ручейков произвольно организованных рифм просматривается последовательность ababeecciddiff, весьма напоминающая те мутации, за которые хватается эволюция, чтобы создать какой-нибудь островной или горный вид. Одна такая последовательность встречается в пятистопном стихотворении «Влюбленная куртизанка» («La Courtisane amoureuse»; стихи 3—16): miracles, Catons, oracles, moutons, même, Polyphème, assis, soucis, joliette, eau, fuseau, fillette, un, commun, другая представлена в четырехстопном стихотворении «Простак» («Nicaise»; стихи 48–61), довольно непристойной сказочке из 258 строк. Начальное «que» («которые») определяет «trésors» («сокровища»), о которых идет речь в стихе 47, — это красота и молодость мужчины:

Que ne méprise aucune dame,

Tant soit son esprit précieux.

Pour une qu'Amour prend par l'âme,

Il en prend mille par les yeux.

Celle-ci donc, des plus galantes,

Par mille choses engageantes,

Tâchait d'encourager le gars,

N'était chiche de ses regards,

Le pinçait, lui venait sourire,

Sur les yeux lui mettait la main,

Sur le pied lui marchait enfin.

A ce langage il ne sut dire

Autre chose que des soupirs,

Interprètes de ses désirs.[40]

Для русского уха последние две строчки поразительно схожи с пушкинскими клаузулами. Свободные чередования Лафонтена оказали огромное воздействие на технику Пушкина; задолго до того, как единичные употребления последовательности