Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина - [297]

Шрифт
Интервал

   in chorus these send him to spas.

XXXII

   Yet he's not going. He beforehand
   is ready to his forefathers to write
   of an impending meeting; yet Tatiana
 >4 cares not one bit (such is their sex).
   But he is stubborn, won't desist,
   still hopes, bestirs himself;
   a sick man bolder than one hale,
 >8 he with a weak hand to the princess
   writes an impassioned missive.
   Though generally little sense in letters
   he saw, not without reason;
>12 but evidently torment of the heart
   had now passed his endurance.
   Here you have his letter word for word.

Onegin'S Letter To Tatiana

   I foresee everything: the explanation
   of a sad secret will offend you.
   What bitter scorn
 >4 your proud glance will express!
   What do I want? What is my object
   in opening my soul to you?
   What wicked merriment
 >8 perhaps I give occasion to!
   Chancing to meet you once,
   noting in you a spark of tenderness,
   I did not venture to believe in it:
>12 did not give way to a sweet habit;
   my tedious freedom
   I did not wish to lose. Another thing
   yet separated us:
>16 a hapless victim Lenski fell.
   From all that to the heart is dear
   then did I tear my heart away;
   alien to everybody, tied by nothing,
>20 I thought: liberty and peace are
   a substitute for happiness. Good God!
   How wrong I was, how I am punished!
   No — every minute to see you; to follow
>24 you everywhere;
   the smile of your lips, movement of your eyes,
   to try to capture with enamored eyes;
   to listen long to you, to comprehend
>28 all your perfection with one's soul;
   to melt in agonies before you,
   grow pale and waste away... that's rapture!
   And I'm deprived of that; for you
>32 I drag myself at random everywhere;
   to me each day is dear, each hour is dear,
   while I in futile dullness squander
   the days told off by fate — they are
>36 sufficiently oppressive anyway.
   I know: my span is well-nigh measured;
   but that my life may be prolonged
   I must be certain in the morning
>40 of seeing you during the day.
   I fear: in my meek plea
   your severe gaze will see
   the schemes of despicable cunning —
>44 and I can hear your wrathful censure.
   If you hut knew how terrible it is
   to languish with the thirst of love,
   burn — and by means of reason hourly
>48 subdue the tumult in one's blood;
   wish to embrace your knees
   and, in a burst of sobbing, at your feet
   pour out appeals, avowals, plaints,
>52 all, all I could express,
   and in the meantime with feigned coldness
   arm speech and gaze,
   maintain a placid conversation,
>56 glance at you with a cheerful glance!...
   But let it be: against myself
   I've not the force to struggle any more;
   all is decided: I am in your power,
>60 and I surrender to my fate.

XXXIII

   There is no answer. He sends a new missive.
   To the second, to the third letter —
   there is no answer. He drives out to some
 >4 reception. Hardly has he entered — there she is
   coming in his direction. How severe!
   He is not seen, to him no word is said.
   Ugh! How surrounded she is now
 >8 with Twelfthtide cold!
   How anxious are to hold back indignation
   her stubborn lips!
   Onegin peers with a keen eye:
>12 where, where are discomposure, sympathy,
   where the tearstains? None, none!
   There's on that face but the imprint of wrath...

XXXIV

   plus, possibly, a secret fear
   lest husband or monde guess
   the escapade, the casual foible,
 >4 all my Onegin knows....
   There is no hope! He drives away,
   curses his folly —
   and, deeply plunged in it,
 >8 the monde he once again renounces
   and in his silent study comes to him
   the recollection of the time
   when cruel chondria
>12 pursued him in the noisy monde,
   captured him, took him by the collar,
   and shut him up in a dark hole.

XXXV

   Again, without discrimination,
   he started reading. He read Gibbon,
   Rousseau, Manzoni, Herder,
 >4 Chamfort, Mme de Staël, Bichat, Tissot.
   He read the skeptic Bayle,
   he read the works of Fontenelle,
   he read some [authors] of our own,
 >8 without rejecting anything —
   the “almanacs” and the reviews
   where sermons into us are drummed,
   where I'm today abused so much
>12 but where such madrigals addressed tome
   I used to meet with now and then:
   e sempre bene, gentlemen.

XXXVI

   And lo — his eyes were reading, but his thoughts
   were far away;
   chimeras, desires, sorrows
 >4 kept crowding deep into his soul.
   Between the printed lines
   he with spiritual eyes
   read other lines. It was in them
 >8 that he was utterly absorbed.
   These were the secret legends of the heart's
   dark ancientry;
   dreams unconnected
>12 with anything; threats, rumors, presages;
   or the live tosh of a long tale,
   or a young maiden's letters.

XXXVII

   And by degrees into a lethargy
   of feelings and of thoughts he falls,
   while before him Imagination
 >4 deals out her motley faro deck.
   Now he sees: on the melted snow,
   as at a night's encampment sleeping,
   stirless, a youth lies; and he hears
 >8 a voice: “Well, what — he's dead!”
   Now he sees foes forgotten,
   calumniators, and malicious cowards,
   and a swarm of young traitresses,

Еще от автора Владимир Владимирович Набоков
Лолита

В 1955 году увидела свет «Лолита» — третий американский роман Владимира Набокова, создателя «Защиты ужина», «Отчаяния», «Приглашения на казнь» и «Дара». Вызвав скандал по обе стороны океана, эта книга вознесла автора на вершину литературного Олимпа и стала одним из самых известных и, без сомнения, самых великих произведений XX века. Сегодня, когда полемические страсти вокруг «Лолиты» уже давно улеглись, южно уверенно сказать, что это — книга о великой любви, преодолевшей болезнь, смерть и время, любви, разомкнутой в бесконечность, «любви с первого взгляда, с последнего взгляда, с извечного взгляда».В настоящем издании восстановлен фрагмент дневника Гумберта из третьей главы второй части романа, отсутствовавший во всех предыдущих русскоязычных изданиях «Лолиты».«Лолита» — моя особая любимица.


Защита Лужина

Гениальный шахматист Лужин живет в чудесном мире древней божественной игры, ее гармония и строгая логика пленили его. Жизнь удивительным образом останавливается на незаконченной партии, и Лужин предпочитает выпасть из игры в вечность…


Подлец

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Дар

«Дар» (1938) – последний русский роман Владимира Набокова, который может быть по праву назван вершиной русскоязычного периода его творчества и одним из шедевров русской литературы ХХ века. Повествуя о творческом становлении молодого писателя-эмигранта Федора Годунова-Чердынцева, эта глубоко автобиографичная книга касается важнейших набоковских тем: судеб русской словесности, загадки истинного дара, идеи личного бессмертия, достижимого посредством воспоминаний, любви и искусства. В настоящем издании текст романа публикуется вместе с авторским предисловием к его позднейшему английскому переводу.


Бледное пламя

Роман, задуманный Набоковым еще до переезда в США (отрывки «Ultima Thule» и «Solus Rex» были написаны на русском языке в 1939 г.), строится как 999-строчная поэма с изобилующим литературными аллюзиями комментарием. Данная структура была подсказана Набокову работой над четырехтомным комментарием к переводу «Евгения Онегина» (возможный прототип — «Дунсиада» Александра Поупа).Согласно книге, комментрируемая поэма принадлежит известному американскому поэту, а комментарий самовольно добавлен его коллегой по университету.


Другие берега

Свою жизнь Владимир Набоков расскажет трижды: по-английски, по-русски и снова по-английски.Впервые англоязычные набоковские воспоминания «Conclusive Evidence» («Убедительное доказательство») вышли в 1951 г. в США. Через три года появился вольный авторский перевод на русский – «Другие берега». Непростой роман, охвативший период длиной в 40 лет, с самого начала XX века, мемуары и при этом мифологизация биографии… С появлением «Других берегов» Набоков решил переработать и первоначальный, английский, вариант.


Рекомендуем почитать
Жюль Верн — историк географии

В этом предисловии к 23-му тому Собрания сочинений Жюля Верна автор рассказывает об истории создания Жюлем Верном большого научно-популярного труда "История великих путешествий и великих путешественников".


Доброжелательный ответ

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


От Ибсена к Стриндбергу

«Маленький норвежский городок. 3000 жителей. Разговаривают все о коммерции. Везде щелкают счеты – кроме тех мест, где нечего считать и не о чем разговаривать; зато там также нечего есть. Иногда, пожалуй, читают Библию. Остальные занятия считаются неприличными; да вряд ли там кто и знает, что у людей бывают другие занятия…».


О репертуаре коммунальных и государственных театров

«В Народном Доме, ставшем театром Петербургской Коммуны, за лето не изменилось ничего, сравнительно с прошлым годом. Так же чувствуется, что та разноликая масса публики, среди которой есть, несомненно, не только мелкая буржуазия, но и настоящие пролетарии, считает это место своим и привыкла наводнять просторное помещение и сад; сцена Народного Дома удовлетворяет вкусам большинства…».


«Человеку может надоесть все, кроме творчества...»

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Киберы будут, но подумаем лучше о человеке

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Комментарий к роману «Евгений Онегин»

Это первая публикация русского перевода знаменитого «Комментария» В В Набокова к пушкинскому роману. Издание на английском языке увидело свет еще в 1964 г. и с тех пор неоднократно переиздавалось.Набоков выступает здесь как филолог и литературовед, человек огромной эрудиции, великолепный знаток быта и культуры пушкинской эпохи. Набоков-комментатор полон неожиданностей: он то язвительно-насмешлив, то восторженно-эмоционален, то рассудителен и предельно точен.В качестве приложения в книгу включены статьи Набокова «Абрам Ганнибал», «Заметки о просодии» и «Заметки переводчика».


Лекции о «Дон Кихоте»

Книга содержит впервые переведенный на русский язык полный курс лекций о романе Сервантеса, прочитанный В. Набоковым в Гарвардском университете в 1951–1952 годах.Замечательное свойство литературоведческих работ Набокова — в сочетании его писательского дара с вдумчивостью благодарного читателя. Суровый и нежный, невыносимо пристрастный, но никогда не скучный, Набоков по-новому осмысливает шедевр Сервантеса — он шутит и грустит, сопровождая своих студентов, а ныне и читателей, в странный, хотя и кажущийся таким знакомым мир «Дон Кихота».Текст дополняют подробные комментарии профессора Фредсона Бауэрса, американского библиографа, собравшего и отредактировавшего этот том лекций по набоковским рукописям.


Лекции по зарубежной литературе

«Есть книги… которые влияют на сознание целого литературного поколения, кладут свой отпечаток на столетие», — писала Нина Берберова. Лекции по зарубежной литературе Владимира Набокова подтверждают этот тезис дважды: во-первых, потому что каждый герой набоковских рассуждений — будь то Джойс или Флобер — действительно оставил отпечаток в судьбах литературных поколений. Во-вторых, и сама книга Набокова достойна схожего отношения: при всей блистательности и близорукости, лекции поражают художественной наблюдательностью, которая свойственна только крупным писателям.


Лекции по русской литературе

«Лекции по русской литературе» В. Набокова, написанные им для американских студентов, впервые вышли в России в Издательстве «Независимая Газета». Литературоведческие исследования великого писателя — столь же самоценные творения, как и его проза. Обладая глубоко личным видением русской классики, В. Набоков по — своему прочитывал известные произведения, трактуя их. Пользуясь выражением Андрея Битова, «на собственном примере». В «Приложениях» публикуются эссе о Пушкине, Лермонтове и др., которые, как нам представляется, удачно дополняют основной текст лекций.