Коммандо. Бурский дневник бурской войны - [3]

Мы снова вели нашу старую беззаботную жизнь, все не сознавая грозы, которая назревала из-за разногласий между белыми общинами в Трансваале.

Рейд Джеймсона еще не обострил положение, но угроза уже ощущалась. Президент Крюгер и командант-генерал Пит Жубер часто приезжали в Блумфонтейн с официальными визитами к моему отцу, и мы нетерпеливо расспрашивали их и слушали их истории про охоту и о войнах против туземцев и британцев, имевших место много лет назад.

Сэр Генри Лок, Губернатор Капской колонии, также посетил нас, как и Сесил Родс, большой краснолицый человек, который балагурил с нами, мальчиками, но на чьи политические цели мой отец смотрел искоса. Эти двое пробовали препятствовать Свободному Государству вступить в союз с Трансваалем, но они в этом не преуспели, и соглашение с президентом Крюгером было подписано. Мы согласились поддержать Трансвааль в случае войны с Англией, обещание, которое Свободное Государство лояльно выполнило.

Мои братья и я не понимали смысла всего происходящего, и жизнь продолжалась достаточно приятно, до того как в 1895 здоровье подвело моего отца и он должен был уйти в отставку. Мы переехали в Клермонт, тесный пригород Кейптауна, где нам очень не хватало наших лошадей и привычных просторов Северного Нагорья.

Когда мой отец поправился, мы обосновались в Трансваале, где он скоро стал Госсекретарем при президенте Поле Крюгере. Моего самого старшего брата, которому исполнилось девятнадцать, теперь послали в Европу, чтобы изучать право, а через некоторое время остальные были отправлены в школу в Блумфонтейне, где пробыли до середины 1899 года.

В течение нашего нахождения в Капской колонии имел место злополучный рейд Джеймсона, и мы нашли по нашему возвращению, что чувство неприязни между англичанами и голландцами возрастало; и даже в Свободном Государстве, где до настоящего времени оно было неизвестно, было так много неприязни, что люди открыто говорили о том, чтобы сбросить англичан в море, тогда как ранее таких мыслей ни у кого не было.

К июлю (1899 года) ситуация стала настолько серьезной, что мой отец велел нам ехать в Преторию, поскольку война с Англией казалась неизбежной. Мы попрощались с Блумфонтейном, городом, где мы родились и выросли и где провели такие счастливые дни, и отправились на север, оставляя позади нас мир детства. Впереди были годы опасностей, лишений и изгнания.

II. На грани войны

Когда мы прибыли в Преторию, ситуация достигла критической точки. Между Трансваалем и Великобританией происходил непрерывный обмен телеграммами ультимативного характера. Все они публиковались, и с каждой новой телеграммой напряжение возрастало. Столица Трансвааля стала вооруженным лагерем. Артиллерийские батареи провозились по улицам, коммандо из разных районов страны проезжали через город почти ежедневно, направляясь на границу с Наталем. С ближайших холмов, где сотни мужчин тренировались в стрельбе, доносился непрерывный треск. К побережью один за другим отправлялись поезда, переполненные беженцами, бегущими от надвигающейся бури, и все это происходило непрерывно.

Оглядываясь назад, я думаю, что война была неизбежна. Я не сомневаюсь, что британское правительство всячески обостряло ситуацию и было главным её виновником, но и Трансвааль также готовился к войне, и, судя по тому, что я видел в Претории в течение нескольких недель, которые предшествовали ультиматуму, я чувствую уверенность, что буры в любом случае настояли бы на разрыве.

Сам я не испытывал никакой ненависти к британцам; от стороны моего отца я был потомком голландских и французских гугенотов, а моя мать (скончавшаяся много лет назад) была чистокровной норвежкой с севера Капской колонии, таким образом во мне смешалась кровь многих народов. Все же, как любой житель Южной Африки, я должен был бороться за свою страну, и причины конфликта меня не сильно интересовали. Я смотрел на перспективу войны глазами юнца, предвкушая новые приключения, видя только её очарование, но не зная ничего об ужасе и страданиях.

Мне было семнадцать лет, и я был слишком молод, чтобы быть полноправным бюргером. Сам президент Крюгер решил этот вопрос. Однажды утром, когда я был в правительственном здании, я встретил его и моего отца в коридоре, и я сказал президенту, что в штабе фельдкорнета отказались записать меня на действительную военную службу. Старик смерил меня взглядом и прорычал: «Пит Жубер говорит, что англичан против нас — три к одному — Sal jij mij drie rooi-nekke leveг?» (Ты справишься один с тремя?) Я смело ответил: «Президент, если я подпущу их поближе, мне хватит и одного выстрела на троих». Он издал хриплое хихиканье, выразив свое отношение к моему тщеславию и, повернувшись к моему отцу, спросил его о моем возрасте. Услышав ответ, он сказал: «Хорошо, господин госсекретарь, мальчик должен пойти воевать — я сам начал воевать, когда был моложе его», и отвел меня прямо в соседнюю комнату коммандант-генерала, где Пит Жубер лично вручил мне новый карабин «Маузер» и нагрудный патронташ с боеприпасами, с которыми я возвратился домой довольный и гордый.

Я много раз видел президента в эти дни, поскольку имел обыкновение ходить с моим отцом в его дом в предместьях города, где они обсуждали государственные дела, пока я сидел, слушая их разговоры. Президент имел вид человека неотесанного, с невежественными манерами, и был самым некрасивым человеком, которого я когда-либо видел, но он имел сильнейшую харизму, которая производила впечатление на всех, с кем он общался. Он был религиозен в известной степени, и по воскресеньям он сам проповедовал в небольшой допперской церкви, которую он сам построил на другой стороне улицы, где я иногда слышал его.