Комиссия - [16]

Что касается пункта „б“ данного расследования, рассматривающего степень защищенности общества от навязываемых ему обследуемым идей, то тут мы можем с удовлетворением отметить: непроницаемость общества в отношении изложенной теории является идеальной.

Считаем уместным отметить, что рассматриваемый случай совершенно справедливо отнесен к „проекту Ницше“, поскольку он представляет собой типичный пример душевного надрыва, обусловленного непроходимой пропастью между навязчивым желанием больного быть услышанным и категорическим отказом общества внять его „вести“.

Прежде чем перейти к пункту „в“ данного расследования, то есть представить рекомендации торможения и ликвидации патологического процесса, комиссия считает целесообразным прояснить следующие моменты:

а) в чем причина исключительной невосприимчивости общества к выдвинутой теории?

б) почему обследуемый решил преподнести свои идеи в столь странной форме — форме художественной литературы?

в) почему душевный срыв, выразившийся в агрессивном поведении обследуемого, произошел именно нынешней ночью?

Комиссия полагает, что общество отказывается внять идее обследуемого в силу следующих причин:

1. Разумное существо из плоти и крови не согласно рассматривать себя лишь как ступень на пути достижения некой высшей фазы творения.

2. Теория дрожжей в тесте, фермента, ускоряющего процесс творения, скомпрометировала себя как шовинистическая наравне с идеей избранничества и является исключительно непопулярной в данном поколении,

3. Облачение философских взглядов в форму художественного произведения вышло из моды. Современная художественная литература занимается описанием душевной борьбы, страданий, поисков и метаний отдельного человека, индивидуума, личности. Попытка сделать судьбу творений человеческого духа или разума предметом художественной литературы обречена на провал. Теория относительности Эйнштейна не может стать таким же литературным персонажем, как Раскольников Достоевского. Вряд ли можно осуждать общество за то, что оно сопротивляется подобному извращению понятия искусства.

Почему же все-таки обследуемый избрал столь неподходящую форму для подачи своих идей? Ответ на этот вопрос, по-видимому, следует искать в психическом складе данной личности. Болезненная застенчивость и неуверенность в собственной убедительности не позволили обследуемому сформулировать выдвинутую им теорию в выражениях простых и ясных. Точно так же в беседе с членами комиссии он всячески старался утаить свою мысль, скрыть ее в метафорах и аллегориях, увильнуть от четких определений, избежать однозначных ответов. Дескать, ежели желаете, вот вам нечто новое в философии, достойное внимания и изучения, а не желаете — что ж, ведь это не более чем бесхитростный рассказ случайного свидетеля происшествия, который, как выражается один из любимейших его поэтов, не осмелится нарушить покоя мироздания, во всяком случае, откровенно — Who am I to disturb the universe?[10]

Эта робость и привела в конечном счете к короткому замыканию души.

Обследуемый взялся написать очерк о творчестве Ш. Г., поощрявшем его занятия литературой и направлявшем его первые шаги на этом поприще. Однако чувство любви и признательности к другу, близкому человеку не позволило ему рассматривать произведения писателя в отрыве от их творца. Так он первый отверг собственную весть. Немой укор во взгляде ближнего, наблюдающего за ним в замочную скважину, смутил обследуемого, и он не посмел написать, что творчество Ш. Г. ему дороже и важнее Ш. Г. — человека. Душа его не выдержала напряжения, произошел срыв, выразившийся в безотчетных агрессивных действиях.

В свете всего вышесказанного мы предлагаем обследуемому избегать конфликтных ситуаций, способных привести к подобным потрясениям. Самым правильным для него будет последовать собственному примеру и поступить с героями Ш. Г. так, как в свое время, еще не будучи знаком с Агноном, он поступил с Ицхаком Кумером. Пусть герои Ш. Г. станут персонажами его собственных рассказов. Оставив затею воздать должное Ш. Г., пусть займется непосредственно теми, кого вызвало к жизни творческое воображение. И пусть это будет не академическая статья о выдающемся писателе, а увлекательное путешествие в компании личностей, созданных его творческой фантазией. Пусть обследуемый превращает их в кого угодно — в математические формулы или космические корабли, мчащиеся в просторах Вселенной.

Мы, нижеподписавшиеся, готовы дать любые гарантии, каких потребует обследуемый, что Ш. Г. поймет его (и, если сможет, простит)».

Я принял рекомендации комиссии полностью и тотчас приступил к описанию удивительных приключений героев романа Ш. Г. «На грани перелома», приключений, в которых участвовали не только сами его персонажи, но и их дети и внуки. К сожалению, это уже тема не «Комиссии». Это тема другого рассказа. Могу лишь отметить, что прежде, чем этот рассказ увидел свет, состоялись еще четыре заседания дисциплинарного суда, обсуждавшего проступок Аарона Цукермана. Разумеется, я не мыслю расстаться с читателем, не сообщив ему решения суда. Цукерману было вынесено порицание и предложено публично извиниться перед доктором Армстером; Армстеру же пришлось наконец платить алименты жене Цукермана на содержание троих детей, которых она воспитывает в доме своего мужа.