Комендант Освенцима. Автобиографические записки Рудольфа Гесса - [4]

Ценность автобиографии Гесса как исторического источника заключается, конечно, не только в представлении подробных сведений о системе концентрационных лагерей и о катастрофе Освенцима. Автобиография также представляет собой самоотчет человека, создавшего концлагерь Освенцим и распоряжавшегося в нем. Это и описание типа людей, которые обслуживали фабрику смерти, объяснение их душевной конституции, определение умственных и психических свойств, открывшихся в практике массовых убийств. В своих записках Гесс подсознательно стремится к ясности в этих вопросах, и здесь, возможно, наблюдается его высшее духовное достижение. Случай Гесса со всей очевидностью показывает, что массовые убийства не связаны с такими качествами, как личная жестокость, дьявольский садизм, кровожадность, с так называемой «озверелостью», которые простодушно считаются атрибутом убийц. Записки Гесса радикально опровергают эти крайне наивные представления, но воссоздают портрет человека, который действительно руководил повседневным убийством евреев. В общем и целом этот человек был вполне зауряден и ни в коем случае не зол. Напротив, он имел чувство долга, любил порядок, животных и природу, имел своего рода склонность к духовной жизни и даже мог считаться «моральным». Одним словом, автобиография Гесса — указание на то, что подобные качества не предохраняют от бесчеловечности, что они могут быть извращены и поставлены на службу политической преступности. Записки Гесса тем и ужасны, что они основаны на вполне обывательском сознании. Эта автобиография больше не позволяет категорически отделять жестоких по натуре от тех, кто выполнял свое дело из чувства долга, или от людей, благую природу которых извратило дьявольское ремесло. Пример Гесса показывает: бесчеловечную суть Третьего рейха нельзя понять, есть свести газовые камеры и концлагеря лишь к проявлению особой тевтонской жестокости. Несомненно, концлагеря закономерно становились сборным пунктом для опустившихся и одичавших личностей из рядов СС, причем систематическое воспитание надзорсостава в духе непременной твердости, а также идеологическая апелляция к низменным инстинктам усугубляли эти пороки. Гиммлер, Гейдрих или Айке (инспектор концентрационных лагерей) допускали и всячески покрывали произвол отдельных комендантов и надзирателей по отношению к заключенным, брали их на заметку, чтобы повысить уровень террора. И все же этот дьявольский расчет на низменные инстинкты и порывы (а Гиммлер, в своей манере величайшего макиавеллиста, не упускал из виду и их), не был основой системы. Он не соответствовал представлениям самого Гиммлера о желаемом. Произвольные истязания заключенных отдельными эсэсовцами, их собственный садизм, и даже случаи наживы на заключенных — это расценивалось Гиммлером как слабость, наравне с порывами сострадания. Его идеал воплощался в дисциплинированном лагеркоменданте типа Гесса, который был безоглядно исполнителен, не боялся никаких приказов, и при этом оставался лично «порядочным». Начальник лагеря Освенцим-Биркенау оправдал все ожидания Гиммлера, который 4 октября 1943 г. заявил на собрании руководства СС по поводу уничтожения евреев:

«Большинство из вас знает, что такое видеть сто или пятьсот, или тысячу уложенных в ряд трупов. Суметь стойко выдержать это, не считая отдельных случаев проявления человеческой слабости, и остаться при этом порядочными — именно это закалило нас. Это славная страница нашей истории, которая еще не была написана и которая никогда не будет написана»[13].

В этих словах провозглашается то же истолкование механической исполнительности как высшей добродетели, что и в записках Гесса. Гесс неуклонно повторяет в них, как он боролся с «гангстерскими типами» из эсэсовского надзорсостава, с чувством собственного достоинства он заявляет, что издевательства и произвол надзирателей наравне с их «халатным добродушием» подрывали систему концлагерей. Идеальными для национал-социализма комендантами были в конечном счете не лично жестокие, развратные и опустившиеся личности из числа эсэсовцев, а Гесс и ему подобные. Их «самоотверженность» на службе в концлагерях и их неустанная деятельность делали систему лагерей работоспособной. Благодаря их «добросовестности» то, что имело вид учреждения порядка и воспитания, было инструментом террора. Они также были исполнителями «гигиенических» массовых убийств в таких формах, которые позволяли убийцам тысяч людей не чувствовать себя убийцами. Потому что как операторы газовых камер они чувствовали свое превосходство над обычными убийцами, взломщиками банков и асоциальными элементами. Исполнители были слишком чуткими, чтобы постоянно иметь дело с кровью. Здесь примечательно то место в записках Гесса, где он рассказывает, как испытал чувство облегчения, выяснив, что с помощью «Циклона-Б» массовые убийства можно проводить просто, бесшумно и бескровно (стр. 122 и далее). Чем меньше крови, истязаний, извращений было при убийствах, чем больше они приобретали организованный, «фабричный», «чисто» военный вид, чем больше массовые убийства оказывались четкой работой анонимного механизма, тем меньше эти события волновали. Тем вернее массовые убийства вписывались в доктрину искоренения «расово и биологически чуждых элементов и осквернителей народа», в которой убийства евреев становились необходимым актом всенародной «борьбы с вредителями»