Ему самому понравилась закругленность фразы, и он посмотрел на Катеньку, какое впечатление на нее произвела она. Но девушка рассеянно смотрела в потолок, по которому бродили колебавшиеся пятна света.
— Прежде всего, женщина — человек… — тянул Кекин, ерзая рукой по спинке дивана. — Это уж целая идея… В женщине я прежде всего уважаю именно человека, как уважаю сам себя. Это не прихоть, не игрушка… одним словом, получается целая комбинация!
В зале опять послышался смех и шептанье. Затем невидимые руки вытолкнули в гостиную девочку лет восьми. Она неловко присела у дверей, делая гостю реверанс, и потом бегом бросилась в следующую комнату, закрыв рот рукою.
Начиналось представление… Катенька быстро поднялась и вышла в залу, где около рояля стоял большой гимназист, две девочки и несколько мальчиков в курточках. Она молча погрозила им пальцем, на что гимназист сделал ей реверанс и показал язык.
— Негодяи, — прошептала Катенька, возвращаясь в гостиную. — Господи, когда же этому будет конец!
— Комбинация!.. Комбинация!.. — неслось ей вслед.
— Да… так в женщине я прежде всего уважаю человека, — тянул Кекин, точно пережевывая свою мысль. — Это значит вместе с тем, что, уважая человека в другом, я уважаю его и в самом себе… Если разобрать сложную природу каждого чувства, то на поверку окажется, что наш ум скользит только по поверхности явлений и точно боится заглянуть внутрь, в самый корень… Например, возьмем… возьмем хоть любовь.
Последнюю фразу Кекин сказал с трудом, по возможности сладким голосом и сбоку посмотрел на свою слушательницу, — девушка сидела с опущенной головой, как сидела когда-то в классе на скучном уроке геометрии. Кекину был виден только профиль ее лица и белая рюшка, охватывавшая нежную круглую шейку, точно венчиком цветка, — о, эти женщины умеют одеваться и из каких-нибудь пустяков, как рюшка, сумеют сделать такое… такое… Позвольте, на чем он остановился?
— Да, любовь… — уже шепотом продолжал Кекин, придвигаясь ближе к своей жертве. — Это всесильное, мировое чувство… Конечно, я не имею в виду физической стороны, а то высшее, неуловимое духовное родство, которое заставляет биться два сердца в унисон. Женщина особенно велика в этом чувстве, это ее нормальная сфера… Да, любовь творит чудеса, любовь все понимает, любовь все прощает…
— Комбинация! — громко крикнул детский голос в зале, и затем послышались торопливые шаги улепетывавшего неприятеля.
Катенька быстро поднялась, но Кекин удержал ее — он не любил, когда его прерывали, и нахмурился.
Девушка осталась. Глаза у ней расширились, и лицо побледнело. О, она отлично знала, что ее ждет впереди, — этот деревянный чурбан задушил ее одними своими разглагольствованиями! И какое самодовольство: он вперед уже прощает ее… Да ведь это не жизнь, а какая-то насмешка, и она все-таки должна быть его женой, потому что другого выхода нет.
— Все понимать — все прощать, — продолжал Кекин. — Это сказала умнейшая женщина.
Раздавшийся в передней звонок заставил Катеньку вздрогнуть, и она слышала, как дети всей гурьбой бросились через гостиную. Это, наверно, был Тихменев, — он приходил к ним именно в это время. Конечно, он, потому что дети шумят как сумасшедшие.
— Я сейчас, Владимир Евгеньич… — проговорила Катенька, торопливо поднимаясь с места.
Кекин только пожевал губами и посмотрел на нее через очки злыми, остановившимися глазами. «Я понимаю…» — мелькнуло в этом взгляде. Девушке стоило большого труда, чтобы не выбежать из гостиной навстречу гостю.
— Комбинация сидит с невестой… — кричал в передней детский голос. — Он про любовь говорит…
Катенька остановилась на полдороге, точно ее ударили. «За что? — стучало у ней в голове. — Ах, все злые, все…» Она быстро повернулась и пошла назад в гостиную, когда из передней показался Тихменев.
— Аркадий Борисыч!.. Аркадий Борисыч… — кричали дети на все голоса, хватая гостя за руки, за фалды серой визитки и забегая вперед.
— А где папахен? — спрашивал он грудным тенором, отбиваясь от облепившей его детворы. — И мутерхен тоже дома?..
Невысокого роста, с широкой грудью и курчавой головой, Тихменев выглядел настоящим молодцом. Едва опушенное русой бородкой бледное лицо нравилось всем, и только серые большие глаза смотрели немного жестоко. Он одевался с рассчитанной небрежностью, как человек, готовившийся «посвятить себя сцене». Пока Тихменев служил в акцизе и пожинал дешевые успехи на любительской сцене, по чиновничьим вечеринкам и особенно в кружке скучавших провинциальных дам. Его находили интересным — чего же больше? Тихменев везде был желанным гостем и ухаживал за всеми женщинами. Единственным его недостатком — людей без недостатков, как известно, не существует — было то, что он был женат на гимназической подруге Катеньки и, как семейный человек, терял много в глазах мамаш и дочек.
У Вициных он чувствовал себя как дома и без всякого доклада отправился из гостиной в столовую, а оттуда в кабинет к папахену, то есть к самому Вицину.
— А, вертопрах, здравствуй!.. — встретил его старик с остриженной под гребенку седой головой. — Ну, что можешь сказать в свое оправдание?
