Комбинации против Хода Истории[сборник повестей] - [2]

Сутки спустя наш батальон готовился наступать с пологого холма на

открывшуюся в седловине деревню. Вечерело. Наполнив патронами боковые подсумки, я набивал брезентовый патронташ, когда раздался конский топот. Возле меня соскочил с лошади узкоглазый разведчик.

— Вот эта самая Голубовка! — он показал на деревню. — Через час вы в ней будете. Глядите: церковь, две избы вправо, за ними, подальше — три двора. Там мы ночевали… Узнаете, где Павел… гхм… — разведчик смешался, порывисто бросил: — Извините!

Я его понял: он не уверен, погребено ли тело Павла.

Он сел подле меня на траву. Помолчав, рассказал: утром они захватили красного — из тех, кто напал на разведчиков в Голубовке. Вот что выяснилось.

Красные в ту ночь стояли в деревне — от Голубовки верстах в четырёх. Их было не больше полуста, и, когда прибежал голубовский пацан: у нас, мол, разведка белых ночует, — командир не решился нападать. Но тут подъехала на телегах рота рабочего полка. И двинулись…

— Мальчишку, конечно, отец послал, — разведчик глянул мне в глаза. — Глупостей не наделайте! А вообще… — с минуту думал. Вдруг у него вырвалось: — Я бы расстрелял!

Сказав, что ему пора, попрощался, вскочил в седло и уехал.

***

Мы не оказались в Голубовке ни через час, ни через два. Красные, засев в окопах перед околицей, встречали нас плотным огнём винтовок, и командир полка приказал прекратить лобовые атаки.

Темнело. Мы отошли за холм и встали лагерем. Съев по котелку каши, разожгли костры, уселись вокруг них группками.

Наш батальон в основном состоит из вчерашних реалистов, из гимназистов вроде меня. Прошло немногим больше трёх месяцев, как мы в Сызрани вступили в Народную Армию Комуча[1]. Тех, кто побывал на германской войне, среди нас почти нет. Александр Чуносов — один из таких редких людей. Был в войсках, что воевали в Персии с высадившимися там германцами. Ему года двадцать три; рослый, плотный. Ходит, держа винтовку под мышкой. Любит, чтобы его звали Саньком. Он — старший сын богатого крестьянина. Отец послал его в Народную Армию с напутствием: «Жалко, но надо! А то х…ета безлошадная нас уделает».

Санёк нашёл неподалёку болотце и, процедив воду сквозь тряпку, сейчас кипятит её в котелке.

— Лёнька, чай, мыслями в Голубовке, — произносит в раздумье, ни к кому не обращаясь, — казнит братниных убивцев…

Молчу. Думаю о Павке. Думаю — почему я не мучаюсь горем? Когда я услышал о его смерти, я словно бы в это не поверил. Мне тягостно, но боли, ужаса нет. Из–за этого чувствую себя виноватым. Возбуждаю в себе мысли о том, каким хорошим был Павел.

У меня есть ещё два старших брата, сестра. Чем Павел был лучше? Тем, что старше? Тем, что в 1914 ушёл добровольцем на Кавказский фронт, вернулся подпоручиком? В Народной Армии, где крайне не хватало офицеров, его сразу

же поставили командовать дивизионной разведкой. И вот в двадцать два года,

провоевав три месяца, он погиб.

Обстоятельный Санёк говорит мне с нотками превосходства:

— Генерал тебе потрафил: братана хвалил. Чего его восхвалять? Кругом враг, а он лошадь расседлал — командир! А все так сделай? И накрылась бы разведка. По дури попался орёлик. Любил вы…бнуться! — он с удовольствием выделил матерное слово.

Я понимаю, что он прав. Для меня это — пытка. С дрожью бросаю:

— Ну, чего привязался?

Мой бывший одноклассник Вячка Билетов замечает:

— Павел погиб от предателя.

— А он те на верность клялся никак: мужик, что пацана послал? — с ехидцей поддел Санёк. — Может, он и был за красных? По его понятию — хорошо сделал.

— Значит, Лёнька и отплачивать не должен? — вознегодовал Вячка.

Санёк поставил котелок перед собой на землю, стал размачивать в кипятке сухой хлеб.

— Если не отплачивать, то и воевать не хрен. К тому же, братан — своя кровь. Может, бил тя по башке, жизни не давал: до расчёта это не касаемо. Не рассчитался — не человек.

— Ишь, как! — вмешался вчерашний телеграфист Чернобровкин. — А военно–полевой суд на что?

— Прям у начальства забота теперь — суды собирать!

— А иначе, — не сдался Чернобровкин, — сам под суд попадёшь. Как за грабёж.

— Грабёж — дело другое, хотя и тут: как посмотреть… — Санёк дует на размоченный в кипятке ломоть хлеба. — А у Лёньки — дело без корысти.

***

На рассвете мы обошли Голубовку с севера, наткнулись на полевой караул красных. Поднялась стрельба; опасаясь окружения, противник оставил деревню, и мы вступили в неё.

Я и мои друзья искали указанное разведчиком место, где погиб Павел, приблизились к церкви. У одного из дворов стояла нестарая баба в валенках, хотя снег ещё не выпадал. Бросилась к нам:

— Солдатики, у нас вашего офицера убили, у гумна! А красным сообчили Шерапенковы–соседи. Они погубили, они! — в притворстве завывая, показывала нам рукой на соседский двор.

— Обожди! — властно обронил Санёк. — Где офицер лежит?

— Схоронен! Мой–то сам и старшенький на кладбище снесли, после батюшка вышел — похоронили…

Она привела нас к могиле на тоскливом, почти без деревьев, кладбище. Я смотрел на свежий холмик земли и вдруг почувствовал: вот тут, неглубоко, лежит Павка. Серо–синий, ужасный, как те трупы, которых я успел наглядеться. Павка — такой ловкий, быстрый в движениях, такой самоуверенный, бесстрашный.