Командующий фронтом - [138]

Незаметно подкралась осень с холодными ночами.

— Казимир Станиславович, надо построить несколько бараков, — предложил Лазо. — Глубже в тайгу мы не пойдем, а вот ближе к Владивостоку — наверняка. Зимовать все же придется здесь.

— Я сам об этом подумал, но нужны пилы, топоры, нужны строители.

— Напишу об этом Безуглову, Машкову, Глазкову, чтобы прислали.

Через месяц в тайге выросло несколько бараков, тщательно замаскированных срубленными деревьями.

Как-то вечером к Сенкевичу подошел Полтинин и сказал:

— Доктор, из нашего барака ушел Ерема.

— Это какой Ерема? — всполошился Сенкевич. — Не тот ли, что всегда жаловался на шум в голове?

— Тот!

— Куда же он ушел?

— Не знаю, доктор, но сдается мне, что он из тех, что с лица красный, а в середке белый.

Сенкевич, расстроенный, пришел к Лазо, присел на лежак и закрыл лицо руками.

— Устали? — сочувственно спросил командующий.

Сенкевич не ответил, и это озадачило Лазо. «Неужели разуверился во всем? — подумал он. — Или сам, быть может, заболел?»

— Что с вами, Казимир Станиславович?

Сенкевич отнял руки. Глаза его выражали беспокойство.

— Вы скажете наконец? — настойчиво произнес Лазо.

— Я обязан сказать… Исчез один больной.

— Как это исчез? Человек — не иголка.

— Очень просто — вышел из барака и не вернулся.

— Кто он?

— Из отряда Петрова-Тетерина. Тихий, молчаливый, порою жаловался на шум в голове. Я стараюсь припомнить черты его лица и никак не могу. Боюсь, не лазутчик ли он? Звали его Еремой.

Лазо подумал и сказал:

— Надо предупредить дозорных и часовых, чтобы они были начеку днем и ночью.

Спустя неделю после исчезновения Еремы дозорные задержали под вечер неизвестного человека. Задержанный заявил, что он из отряда Глазкова. Оружия при нем не нашли. Его привели к Сенкевичу, и тот проводил неизвестного к Лазо.

Командующий внимательно присмотрелся к неизвестному. Он был густобровый, высокого роста, с грязными, давно не мытыми руками.

— Так ты из отряда Глазкова? — спросил Лазо.

— У Степана Листратовича служил.

— Где же ты пропадал?

— Когда отступали через Мишкино, Степан Листратович просил достать ему кружку молока. Пошел я по хатам, а тут наскочили японцы. Услышал я перестрелку, думаю, пришел мне конец, и попросил хозяйку: «Не дай пропасть, дома остались жена и детишки».

— Откуда ты родом? — прервал его Лазо.

— Из Имана.

— Давно в отряде Глазкова?

— Два года.

Лазо насторожился. Со слов Глазкова он знал, что отряд сформировался только девять месяцев назад.

— Дать тебе провожатого к Степану Листратовичу?

— Дюже ноги болят, товарищ, отдохнуть бы в лазарете денька два.

— Пожалуйста! — И, обратившись к Сенкевичу, приказал: — Накормите товарища, уложите его спать.

— Как тебя звать? — спросил его перед уходом Лазо.

— Лопатин.

— А по имени?

— Тимофей.

— Отдохни, Тимофей Лопатин, хотя бы с недельку, спешить некуда.

Долго не мог уснуть Лазо. Бессонница мучила его каждую ночь, не спасал и бром, который ему давал Сенкевич. А сегодня он отказался принять микстуру — мысли его были заняты пришедшим в лазарет больным. Лазо вызвал к себе дозорных, задержавших партизана, долго расспрашивал их, как вел себя боец, когда его вели в лазарет, но ничего подозрительного в их рассказе не обнаружил.

— Выпейте бром, Сергей Георгиевич. Бросьте думать о задержанном. Завтра снова поговорите с ним.

Сенкевич налил в чашечку микстуру и поднес ее командующему, но тот неожиданно резко отстранил руку врача.

— Вот и пролили, — недовольно произнес Сенкевич.

— Где этот подозрительный больной? — спросил Лазо, спустив ноги с лежака.

— Спит уже.

— Казимир Станиславович, его надо немедленно связать и привести ко мне.

Сенкевич знал Лазо не первый день. Уж если командующий пошел на такую меру, то, очевидно, неспроста. Поставив на самодельный столик, врытый ножками в землю, незакупоренную бутылку с бромом, он бросился из барака за санитарами.

После ухода Сенкевича Лазо вышел следом за ним на улицу и притаился у двери. Ежась на ночном холодке, он еще раз попытался восстановить в своей памяти встречи с высоким незнакомцем. До его слуха донеслись слова: «Давай его сюда, к главкому». Сенкевич и санитары несли задержанного. Лазо, открыв сам дверь, спросил:

— Руки у него связаны?

— Моим ремнем, — ответил Сенкевич.

Связанного внесли и посадили на табурет. При свете каганца глаза его казались похожими на угольки. Он дрожал, пряча голову в плечи.

— Это за что же, товарищ, меня связали?

— За старые встречи, — сурово ответил Лазо.

— Даром губишь партизана. Сам сказал: «Отдохни с недельку», а потом приказал связать. Чего доброго, еще расстреляешь? Ну и расстреливай коммуниста!

Сенкевичу хотелось сказать Лазо, что, быть может, произошла ошибка, но грозный вид командующего смутил его.

— Не стройте из себя казанскую сироту, капитан. В первый раз вы меня встретили на вокзале во Владивостоке, когда я вышел из вагона с генералом Рождественским.

— Ты путаешь меня с кем-то, товарищ главком.

— Капитан, держите себя так, как полагается на допросе, — пригрозил Лазо. — Итак, вы вспомнили нашу первую встречу?

— Ошибаетесь.

— Тогда я напомню вам вторую. Вы преследовали меня от гостиницы «Версаль» до Ботанической улицы и пытались арестовать. Если вы позабыли мой удар в живот, то я могу повторить его.