Командиры мужают в боях - [66]

Мне показалось странным, что он спрашивал нас об этом. Ведь мы находились во втором эшелоне и непосредственно с противником не соприкасались. Заметив наше плохо скрываемое недоумение и, видимо, не удовлетворившись нашими расплывчатыми ответами, Бакланов сказал Щуру, что командиры батальонов обязаны хорошо знать обстановку перед фронтом действующего полка. Затем Бакланов провел с нами занятия на картах. Он поставил перед 39-м гвардейским стрелковым полком задачу на наступление. После того как мы нанесли обстановку на свои карты, Бакланов потребовал от командира части доложить свое решение.

Замысел Андрея Константиновича Щура сводился к тому, что боевой порядок полка строился в два эшелона: в первом должны были наступать 2-й и 3-й батальоны, а во втором— 1-й батальон. Вероятно, у меня на лице отразилось недовольство, потому что Щур спросил:

— Ты чего морщишься?

— Почему мы во втором эшелоне?

— Как самые лучшие, — и с обычной своей хитрецой ухмыльнулся.

— А я думал, что лучшие наступают в первом эшелоне.

— Командир, который имеет хороший резерв, непобедим. Дошло? И потом, это же только занятие…

Но какое-то чувство подсказывало, что это не простое занятие, и, видимо, все так уже и решено старшими начальниками.

Мы нанесли на карты разграничительные линии между батальонами, и теперь настала очередь каждому из нас выкладывать свои соображения командиру дивизии.

Кирин, Мощенко и я доложили, как должен, по мнению каждого, действовать правофланговый и левофланговый батальоны и батальон второго эшелона.

После этого генерал Бакланов начал давать вводные, и каждый раз нам приходилось принимать решения, ставить задачи ротам и средствам усиления, в зависимости от сложившейся ситуации. Так мы «пронаступали» на картах километров двадцать пять — тридцать. И право же, это были нелегкие километры.

В заключение Бакланов сказал, что скоро мы будем действовать в тех самых границах, в которых «наступали» сегодня. Нам предстояло скрытно выдвинуться в те подразделения, которые сейчас ведут бой в первом эшелоне, и досконально изучить противника.

Комдив потребовал от нас строгого соблюдения маскировки.

— Никто, кроме комбатов, — предупредил он на прощание, — не должен знать об этой задаче.

Мы принялись собирать данные о неприятеле, установили наблюдение за его передним краем, лично целыми днями простаивали у перископов. Все замеченное наносили на карту, запоминали.

В ночь на 3 августа мы заняли исходные позиции для наступления, сменив подразделения воевавшей здесь дивизии. Нам дали план артиллерийской подготовки атаки: в 6.00 начало первого огневого налета. С 7.30 до 8.00 в артподготовку включаются гвардейские минометы и авиация, в 8.00 атака.

И вот заговорили орудия. Ничего подобного никому из нас до этого не приходилось ни видеть, ни слышать. Над нами ураганом проносились снаряды, стоял невообразимый грохот. Казалось, больше насытить огнем этот участок местности было невозможно. Мы оглохли, нас самих придавила эта лавина огня. Ровно в 7.30 раздались залпы гвардейских минометов разных калибров. Все горело, небо над позициями противника стало черным. Авиация наша бомбила врага в глубине.

В 8.00 мы поднялись в атаку. Вот уже и передний край противника. Взяли первых пленных. Стремительно продвигаясь вперед, прорвали вторую позицию. В этот момент сзади что-то загудело, залязгало — это вслед за за нами, не дожидаясь, пока мы прорвем главную полосу обороны, пошли Т-34, КВ, самоходные установки разных калибров, за ними — зенитная артиллерия, противотанковые артиллерийские полки. Они быстро обогнали нас. На какой-то миг мы сами себе показались как бы лишними со своими маленькими автоматами, ручными пулеметами и ружьями ПТР.

Над полем боя в несколько ярусов летала наша и вражеская авиация. Советские штурмовики появлялись внезапно, на бреющем полете, выше были немецкие бомбардировщики, которых обстреливали из пушек остроносые «яки» и тупорылые «лавочкины». А над ними вели смертельную борьбу за господство в воздухе истребители. Для нас это была самая надежная «крыша». «Управляйтесь в воздухе, — мысленно говорил я летчикам, — а на земле уж мы сами…»

На другой день, рано утром, после короткой, но мощной артиллерийской подготовки была прорвана и вторая полоса обороны противника. Его томаровская группировка оказалась под угрозой полного окружения.

5 августа, с наступлением темноты, когда, совершая очередной маневр, мы двигались колонной, ко мне подошел радист.

— Сейчас будет важное сообщение.

— Откуда ты знаешь?

— Слышал по радио.

— Давай настраивайся.

Мы прикрыли радиста с его упрятанной в деревянную коробку радиостанцией плащ-палаткой, и он начал настраиваться. Потом протянул наушники:

— Слушайте.

К одному наушнику прильнул я, к другому — Нефедьев.

Диктор сообщил, что 5 августа наши войска освободили города Белгород и Орел… Эта весть с быстротой молнии облетела весь батальон. Вдогонку из уст в уста передавали, что столица нашей Родины Москва салютует доблестным советским войскам артиллерийскими залпами. Еще одна победа! Хотелось тут же, немедленно сделать что-то необычное, заметное. Все были возбуждены, но едва мы стали обмениваться мнениями, как радист снова протянул мне наушники: