Командиры мужают в боях - [19]

— Согласен.

— Дивизия и полк воюют хорошо, об этом и в газетах пишут. Но дивизия и полк — это конкретные люди: Ивановы, Мощенко, Медведевы, Подкопай и другие. И это разные люди, с различными характерами, разными судьбами. Ко всем с одной меркой подходить нельзя. Взять хотя бы вас с Мощенко. Оба неплохие комбаты. Обоим вам я верю и знаю: сделаете все, чтобы выполнить приказ. Но хотя и воюете в одном полку, хотя и одногодки, одни и те же командиры вас учат, — вы и по опыту боев разные, и как люди тоже не одинаковые. Мощенко, получая приказ, стремглав летит его выполнять, даже «Есть!» бросает второпях, на ходу. А ты сперва задашь вопрос, другой, третий, все уточнишь, даже то, что тебя иной раз и не должно бы интересовать, а потом уже начнешь раскручиваться. Отсюда командир и должен делать вывод, кому что лучше поручить. У тебя тоже разные командиры: Сафронов ничуть не похож на Карпенко, а Карпенко не поставить на одну доску с Медведевым, и все они не похожи на Самохина… Кстати, ты представил к награде помкомвзвода ПТР, что сбил из ружья «юнкерс»?

— Нет еще.

Командир полка искренне огорчился.

— Вот видишь, как нехорошо получается: петеэровцу за сбитый бомбардировщик полагается орден Отечественной войны II степени, а ты не позаботился представить его к награде!

Так, изо дня в день Иван Аникеевич Самчук воспитывал в нас качества, которые считал необходимыми для советского офицера, прививал культуру поведения и общения с подчиненными, будил нашу военную мысль и инициативу, поощрял самостоятельность действий, учил анализировать промахи и ошибки, никогда не бояться правды, не жалеть сил, готовясь к бою. Авторитет его был непререкаем. Он заслужил его по праву. До сих пор те из нас, кто остался в живых, проезжая через Москву, считают для себя особой честью повидаться со своим командиром. И я благодарю свою военную судьбу, что она свела, хотя и в лихую годину для Родины, наши пути.

Бои за улучшение позиций на Северо-Донецком плацдарме длились суток пятнадцать — двадцать, затем был получен приказ перейти к обороне. То были тяжелые дни, заполненные будничной военной работой. Роты упорно вгрызались в неподатливую землю, рыли щели, окопы, ходы сообщения, сооружали блиндажи и землянки, оплетали колючей проволокой подходы к переднему краю, особенно на флангах. Бойцы работали с полной отдачей сил. Все понимали: чем надежнее оборудуем мы наш участок обороны, чем больше вложим труда сейчас, тем легче будет нам, когда опять развернутся активные боевые действия.

Здесь до нас дошла весть о награждении нашей дивизии за зимние бои в Курской области орденом Ленина. На радостях люди обнимались, бросали в воздух шапки, поздравляли друг друга. Разве думал кто-нибудь из нас, когда выбивал из курских деревень вооруженных до зубов фашистов, что мужество и отвага бойцов дивизии, военное мастерство наших командиров будут отмечены высшей наградой Родины? Мы просто старались честно выполнить свой воинский долг. Радостное событие еще больше подняло дух гвардейцев.

Как голодный мечтает о куске хлеба, так мы у себя в окопах мечтали о могучей военной технике, которая, по слухам, вскоре должна была поступить на наш фронт. Храбрости русскому солдату не занимать, воинское искусство русских полководцев всегда, во все времена, вызывало восхищение у неприятеля. У нас были отличные, знающие командиры. Единственное, чего нам недоставало, — новой техники. И мы с нетерпением ждали ее.

Началась весенняя распутица, Северный Донец разлился, снабжение резко ухудшилось. Все необходимое доставлялось за много километров по бездорожью. Приходилось экономить боеприпасы и продовольствие. Остро ощущалась нехватка соли, а затем ее и вовсе не стало. В тылу 3-й роты находилось неубранное картофельное поле. И тут снова проявил хозяйственную сметку Карпенко. По его совету бойцы выкапывали мороженую картошку, разминали ее и в цинках из-под патронов пекли пресные пышки или же оладьи. Как и раньше, собирали и пили березовый сок. Эти заготовки не обходились без потерь: неприятельские снайперы подстерегали наших солдат. И все же ходить по картошку продолжали.

На таком скудном снабжении мы продержались примерно семнадцать — двадцать суток, а потом постепенно все пришло в норму.

Противник воспользовался нашими затруднениями для усиления своей пропаганды: плацдарм стал объектом яростных обстрелов агитационными снарядами. Листовки во множестве разбрасывались и с самолетов. По сравнению с теми, что гитлеровцы распространяли под Киевом, эти были составлены уже не столь примитивно. На одной из них был изображен Северо-Донецкий плацдарм и в центре его — расколотая ударом фашистской стрелы-молнии пятиконечная звезда. Над всем этим слова: «Подумай и выбирай: перебежать и жить или умереть с голоду, утонуть в реке, быть разорванным пулями германских пулеметов». Но призывы врага сложить оружие и сдаться в плен не находили отклика. Вернее, он был, но весьма своеобразный. Гвардейцы растапливали листовками печи в землянках, использовали их по надобности, иногда, если бумага признавалась годной для закруток, раскуривали, ну а мы с Ракчеевым аккуратно отправляли по одному экземпляру старшему батальонному комиссару Морозову.