Командировочка - [11]

Борис Яковлевич подпихнул меня, я сел на табуретку и стал пялиться на «веник».

– Костя, – протянул мне руку бородач.

– Слава, – ответил я.

– Расслабься, Слава, – посоветовал он. – А смотришь правильно, сюда», – он стал делать что-то на пульте прибора, а я неожиданно испытал такую дикую тоску, такую щемящую, сладкую тоску…

Я ужасно давно не видел Эльку.

И вдруг я почувствовал, как соскучилась по мне она. Она сидит в «научке», перед ней учебник по термодинамике, но она не читает, а мысленно разговаривает со мной: «Славка-Сливка, – думает она, – куда же ты запропастился, обезьяна ты этакая? Я уже и запах твой забыла, еще немного, и я забуду, как я люблю тебя…» «А вот ты всегда пахнешь какой-нибудь косметикой, и только чуть-чуть – собой. Это очень вкусно» – подумал я. «Господи, мне кажется, ты сейчас где-то совсем рядом». «Пахнет обезьяной?» «Кажется, открою глаза, нет этой проклятой книги, этой проклятой библиотеки, а есть ты». «И мне тоже кажется, что протяну руку и коснусь тебя». «Но ведь я просто разговариваю с тобой про себя. Я все время разговариваю с тобой». «И ты всегда рядом». «Но не так, как сейчас. Мне кажется, я все про тебя знаю – где ты, как ты себя чувствуешь, как ты меня любишь, как тебе плохо… Ты почему такой худой, одни кости?..» «Все в порядке, я худею, чтобы зря время не терять». «Не лги, обезьяна. Знаешь, твоя мама болеет. Она вбила себе в голову…»

– Все, парень, – постучал меня по плечу Костя, – уступи место.

На ватных ногах я выбрался в коридор. Рипкин поддерживал меня под локоть и все спрашивал: «Получилось? Получилось?»

– Получилось, – выдавил я. – Это что, телепатия?

– Не у каждого получается. У меня, вот, например, не вышло.

– Это телепатия?

– А кто их знает. Так объясняют: «Любовь, – говорят, – это не элементарное чувство, как страх или радость. Это когда и страх и радость на двоих. Люди как бы настроены друг на друга, в унисон. И когда звучит один, другой резонирует». Влюбленные понимают друг друга с полуслова, с полувзгляда. Мы так к этому привыкли, что не считаем чем-то сверхъестественным. А у них вот такая теория. И прибор этот усиливает резонанс.

– Какая романтическая гипотеза – психополе любви, пронизывающее пространство… И все-таки я не понял, я разговаривал с ней? То есть, она слышала мои мысли?

– Они и сами не знают. Проверить-то нет возможности. Слава Богу, у нас тут между собой влюбленных еще не появилось. Но вообще-то Костя говорит, что связь скорее всего, одностороння. Между вами всегда есть слабая связь, и они на одном конце сигнал усилили. Как если люди говорят по телефону, и вдруг к одному из аппаратов подключили усилитель. У тебя – орет на всю улицу, а на другом конце ничего даже и не заметили.

Вот же черт, у меня даже ее фотографии с собой нет.

Под конвоем я, Жора и Сан-Саныч прошли вслед за Зоновым через дворик. Там в мерзлой земле копался один наш «дурак» – селекционер из института Вавилова. Мы подошли к небольшому двухэтажному каменному домику. Мы уже успели выяснить, что на первом его этаже находятся склады и живет Зонов, а на втором канцелярия, оружейная комната охраны и госпитальное отделение на шесть коек. Вслед нам брехали сторожевые псы, и Жора, плутовато ухмыльнувшись, пропел: «Собака лаяла на дядю-фраера, сама не знаяла, кого кусаяла…»

Всё. Доступа к моей системе электропитания больше нет. Если мы еще хоть пару дней поголодаем, не миновать нам дистрофии. Особенно мне, я же раньше начал. А можно и вовсе коньки отбросить. А это в наши планы не входит. Так что, когда Зонов на новом месте предложил нам обед, мы благосклонно ответили согласием. Но дали понять, что это – в первый и последний раз, как бы небольшая уступка в благодарность за заботу и честное ведение игры. Съели мы лишь по несколько ложек бульона и по кусочку хлеба. Но животами после этого маялись до самого отбоя.

А ночью состоялся «военный совет». Решили: ждать смысла нет, вряд ли что-то изменится к лучшему. Тем более, завтра должны появиться врачи, которые будут нас лечить, и задача усложнится. Нынешние условия – наиболее благоприятные.

И вот Сан-Саныч лезет под матрац и достает внесенные сюда контрабандой флакончики. По нашему плану, преодолеть предстоит минимум три стены – от нас в оружейку, из нее в коридор и, спустившись на первый этаж, из коридора в комнату Зонова. Поэтому Сан-Саныч экономен.

Он отрывает клочок от простыни, смачивает его одним раствором и рисует им на стене небольшой, в половину человеческого роста, прямоугольник. Затем повторяет операцию с другим раствором.

Сели на две-три минуты, и я затеял разговор:

– Заметили, все здесь чего-то изобретают? Интересно, почему?

– Со скуки, – проворчал Жора. – Если б только изобретали. Ты знаешь, что прошлой ночью Псих учудил?

«Психом» мы за глаза называли толстого носатого дядьку, сотрудника института то ли психиатрии, то ли психологии. В нашем засилье технарей он смотрелся белой вороной.

– Мужики рассказывают, – продолжал Жора, – засиделись вечером за преферансом, глядь, Психа нету, как ушел – не видели. Ладно. Только начали снова играть, глядь, Псих на месте. Спит. Разбудили его, где был? А он глазами хлопает, ничего понять не может. Тогда его спрашивают, снилось что? «Снилось, – гундосит, – что еще не родился…», представляете? Тогда ему рассказали, как он исчезал, и у него всю печаль, как рукой сняло: «Я, – говорит, – много лет работаю над реализацией сновидений, изучаю мексиканский оккультизм, заклинания многие знаю. И вот, похоже, во сне что-то правильно сказал, и всё вышло!» Мужики теперь дежурить будут, спать ему не давать. А то ведь мало ли что ему приснится – потоп или землетрясение. Или, что он-то как раз родился, а вот все остальные – нет.