Командировка - [26]

А что тут усмотришь? Надвигалась зима. Волга скоро станет, железные дороги забиты… Но если отказаться — не видать потом бычков. Решили гнать животных от Караваева «своим ходом»: двадцать километров в день, сто километров в пять дней. В месяц можно управиться.

Всем миром снаряжали зоотехника Мосягина и пастуха Левакова: один колхоз выделил муку, другой — брынзу. В районной пекарне насушили четыре мешка сухарей. В меховой артели имени Клары Цеткин сшили полушубки, и промкомбинат скатал валенки. Отвезли их на пристань Работки, и осенней Волгой они добрались до Костромы.

И вот надо случиться: так ждали этого часа, а только в Костроме узнали — поздно, бычки уже распределены. Но Мосягин недаром был везучий. В управлении сельского хозяйства он встретил директора Госплемрассадника Горского. Доктор сельскохозяйственных наук, известный ученый, и зоотехник-самоучка, прибывший из Большого Мурашкина с двумя мешками сухарей через плечо, никогда не видевшие друг друга, через пять минут беседовали, как старые знакомые. Так узнают друг друга не родственники, не земляки, встретившиеся на краю земли; для такой мгновенной и искренней симпатии недостаточно кровного родства, недостаточно общих воспоминаний. Здесь нужна более высокая общность — родство душ. Мосягин потом скажет проще: «рыбак — рыбака…»

Горский взялся сопровождать отчаянных приезжих по колхозам. Втроем они объездили десятки деревень Костромского и Нерехтинского районов и все-таки отобрали пятерых бычков — Бархата, Мазурина, Вальтера, Эстона и Фаэтона (и сегодня сладчайшей музыкой звучат для Мосягина их имена). И еще пятерых из молодняка выделил от себя старый знакомый — главный зоотехник из Караваева Штейман. Десять швицев. Мосягин чувствовал себя на седьмом небе, ему не терпелось вернуться в Мурашкино.

До Ярославля быки едва дошли. И стало ясно, что ни за месяц, ни за два домой их не пригнать. А потому ноги сами собой привели Мосягина на станцию, забитую до отказа воинскими эшелонами. Легче Берлин взять, чем добыть вагон, сказал Мосягину встретившийся железнодорожник. Горечь этой шутки оценить могут те, кто помнит — в те дни шли упорные бои за мартеновский цех Сталинградского тракторного завода. Девушки-диспетчеры, посочувствовав, сказали, что есть тут один уполномоченный по заготовкам из Москвы, ему выделен вагон, а скот еще не подогнали, может, уступит свою очередь? Они указали в окно: уполномоченный, совсем молодой парнишка в худом городском пальто как раз маячил на путях. Увидев мосягинский полушубок, парень не мог отвести от него глаз. На том и сошлись: тебе полушубок, чтобы не мерз ожидаючи, нам вагон. Так и доехали; только тридцать километров от станции гнали своим ходом тощих телят, будущих отцов большемурашкинского стада.

Мосягин не помнит уже сейчас всех перипетий костромского похода, но рассказ свой заканчивает так: «В других районах солдаты возвращались к разоренному хозяйству, а у нас на каждой ферме стоял замечательный скот», — эти слова могли бы покоробить, если бы в карих ясных глазах восьмидесятилетнего Мосягина не сияло торжество такой чистейшей пробы.

В Мурашкине была создана станция племенного животноводства; уже не они, а к ним издалека ездили за молодняком. Однако долгие и нелегкие годы еще пройдут, пока с середины шестидесятых годов в районе станут резко расти надои. Рекорды были и раньше: еще в 1959 году Дарья Козлова надоила 6690 килограммов от коровы, больше всех в России; а тут речь идет не об отдельных хозяйствах, а в целом о районе, обо всем его более чем шеститысячном стаде. В мурашкинских колхозах к этому времени тоже позаботились о кормовой базе и о помещениях, и вот — тщательно отобранное стадо отозвалось ежегодной прибавкой молока. В кабинете секретаря райкома числа средних надоев тщательно выписаны: две четыреста в 64-м году; три тысячи (и пять Героев Социалистического Труда) за 69-й; три тысячи четыреста двенадцать — в 1974-м. Это более чем на тысячу килограммов выше среднего надоя на корову по области, при самой низкой в области себестоимости молока, и на тысячу килограммов больше, чем средний надой по Федерации. Незаметный прежде район выходил в передовые.

Для постороннего глаза он и сегодня — средний. Здешние перемены во многом определяются общими сдвигами в развитии среднерусского Нечерноземья. Возможности равные, условия разные. Нужно было найти верное направление, и в Мурашкинском районе его нашли.

Когда-то первый директор совхоза, у которого довелось Мосягину работать, так учил его жить. Если ты руководящий сельскохозяйственный кадр — не задерживайся на одном месте больше трех лет. Первый год вали грехи на предшественника, второй год — обещай, на третий — удирай… Мосягин выслушал, а жить стал, как сам хотел: в одном районе, при одном деле проработал три года и еще три десятка лет.

Уже и дочери Серова и Мосягина — мурашкинские, можно сказать, старожилы, известные на всю округу врачи: Екатерина Александровна Серова — опытнейший терапевт, Анна Григорьевна Мосягина — главный врач районной больницы.

Мосягин десять лет как на пенсии, но и сегодня пользуется большим влиянием в районе. Трудно не попасть под обаяние его живого ума, энергичной памяти, горячей убежденности. Какой ты селекционер, сердится он, если работаешь с девяти до шести? Селекционер — поэт в сельском хозяйстве, нет, это главный конструктор Туполев! Огорчается, что в сельскохозяйственных институтах слабо преподают селекцию, что сын, директор племсовхоза под Горьким, больше занимается хозяйством, чем наукой; вот внук — студент, приезжал в Мурашкино на практику, из того может получиться селекционер.