Командировка - [52]

— Извините, до сих пор не знаю вашей фамилии.

Рыбьи его глаза заволокло туманом.

— А зачем?

— В жалобе получается прочерк. Я же на вас жалобу пишу, без фамилии никак нельзя. Вы что, скрываете свою фамилию?

Он смотрел на меня не мигая.

— Зачем жалобу? Мы инструкции выполняем. Был сигнал, наше дело отреагировать. Сами посудите, обязаны мы за порядком наблюдать?

— Вы почему фамилию не говорите?

— Буренков моя фамилия. Чего такого. Я не скрываюсь. Только зря вы это затеваете, толку все равно не будет.

— Вы рассчитываете, Буренков, на защитников, на тех, кто вам велел за мной приглядывать? Но они вам не помогут.

Он забеспокоился и невзначай сморгнул пару раз, как сплюнул.

— Кто велел? Вы тоже, знаете, лишнего на себя не берите. Не таких видали и целы. Пишите куда хочете.

Неприятный это был человек, я видел. Исполнитель чужих желаний. Безвольный и готовый укусить по приказу. Из вечно обиженных. Маленький человек навыворот.

— Буренков, — сказал я, — вы думали найти в моем номере женщину, как же вы ошиблись. Меня, к сожалению, женщины избегают. Я уж и так и сяк — не идут в номер. Не утруждайте себя понапрасну.

— Чего говорите–то, к чему? — буркнул он с плохо сдерживаемой досадой.

Ох, боюсь я таких. Ох, боюсь!

Поджидая меня, семья Кирсановых лакомилась мороженым.

Мы пошли по светлой аллее, где было ни сыро, ни душно, а в самый раз. Крутолобый сменный инженер, измученный ностальгией по родному заводу, был настроен сентиментально и даже взял меня под руку.

— Посмотрите, Виктор, красотища какая — эти ели. По тыще лет стоят, зеленеют, дышат. Нам с вами отпущено значительно меньше. Зато и тратим мы свое время куда как глупо. Мечемся все, куда–то стремимся, кого–то обгоняем. Нет бы вот так–то окопаться и замереть. Царственно, на века…

— А прогресс как же?

— Прогресс и беготня — разные вещи. Белке, когда она колесо крутит, тоже ведь, наверное, кажется, что куда–то она мчится, к какой–то цели заветной.

— У тебя хандра, Юра. От жары это. Пройдет.

После купания я почувствовал себя превосходно. Голова совсем прошла. Я забыл, зачем я здесь и как оказался на этом пляже. Не хотел ни о чем думать и вспоминать. Сидеть, играть в картишки, перехватывать лукавые взгляды, в которых не могло быть подвоха, — какая удача, чудо! Вернусь в Москву загорелый, как эфиоп. Приду к Перегудову, скажу… Стоп.

В шутках, купании, ничегонеделании быстро пролетело время. Обедать мы поплелись в гостиницу. Из окошка администратора меня окликнули:

— Вы — Семенов?

— Я.

— Вас просили позвонить по этому телефону.

Я взглянул на протянутую бумажку — номер директора, товарища Никорука.

Бас Никорука в трубке звучал ласковым рокотом прибоя.

— Не скучно вам у нас, дорогой Виктор Андреевич?

— Никак нет.

— Задание выполнили?

— Почти.

— Надеюсь, к нам нет никаких претензий?

Это он взял быка за рога.

— Выводы я еще не сделал.

В трубке ободряюще–сочувственный смешок, уместный в беседе мудрого наставника с расшалившимся, но любимым учеником.

— Рад слышать, Виктор Андреевич, что не спешите с выводами… Знаете ли что, завтра ведь суббота, выходной?

— Да, кажется.

— Уверяю вас, именно суббота… Приезжайте–ка вы ко мне обедать на дачу. Поговорим, расскажете поподробнее, как поживает мой друг Перегудов… Много не обещаю, но настоящего украинского борща, какой моя хозяйка варит, вам вряд ли где еще удастся отведать.

— Не знаю… неудобно беспокоить. Все–таки — суббота.

— Не беспокойтесь. Записывайте, как доехать… Хотя я за вами машину пришлю. К десяти ноль–ноль. Устраивает?

— Спасибо, Федор Николаевич, но…

— Никаких «но». Не ломайтесь, дорогой мой. Мы законы гостеприимства соблюдаем по старинке. Все, до завтра. Да… плавки захватите.

— Спасибо, Федор Николаевич!

Да, скоро закончится моя командировка.

Я пообедал остатками вчерашней роскоши, выхлебал стакан тепловатой воды из–под крана и отправился в институт…

Сегодня и курортная, игрушечная часть города раскалилась добела. Что уж говорить про «индустриальный массив». Ничем не защищенные от солнца коробки блочных домов, казалось, вдавились, впеклись в асфальт, как в тесто. Полкилометра от спасительной тени деревьев до проходной я преодолел, точно муха, угодившая в щи и ползущая к краю кастрюли. Пропуск мне не заказали, пришлось из проходной звонить Капитанову. «Долго спите, заметил он раздраженно. — Сейчас позвоню насчет пропуска, и валяйте прямо ко мне!» — «Слушаюсь!»

Видимо, он не поверил моему солдатскому отзыву, потому что буквально через две минуты — я еще возился с пропуском — появилась Шурочка Порецкая. Да какая нарядная — с двумя нитями янтарных бус на шее и с толстыми золотыми серьгами в ушах.

— С тобой, Шурочка, опасно ходить темным коридором.

— Почему? — она сразу покраснела.

— Бандиты! — пояснил я. — Налетят, золотишко сорвут и меня заодно кокнут. Как свидетеля.

— Все шутите, Виктор Андреевич, — сказала она, щурясь от солнца. — Все вам весело.

— А чего грустить–то, чего грустить? День–то какой разгулялся. Эх!

Мы шли по внутренней территории. Сомлевший гусь валялся под чахлым кустарником, как убитый.

— Вам весело, а всем другим грустно.

— Кому грустно–то, кому грустно? У кого совесть чистая, тот завсегда весел. Конечно, если живот болит либо зуб, тогда не до смеху. А так — чего грустить–то, Шурочка?