Команда «Братское дерево». Часы с кукушкой - [52]

23

Я уже говорил, что наш сосед Лешо завел себе новую собаку. Правда, не поймешь, какой породы. Вот, скажем, у бульдога большая голова, широкая морда, отвислые, как щеки у стариков, брыли, висячие уши, куцый хвост, гладкая, лоснящаяся шерсть. У гончей, что за зайцами охотится, длинные лапы, над глазами двойные брови, вытянутая острая морда, тонкий хвост, короткие свисающие уши; это миролюбивая собака, с тонким чутьем. Пудель — нежное, кроткое создание с маленькой головкой, под высоким лбом красивые брови и блестящие глаза-бусины, длинная в кудряшках шерсть, разросшаяся на шее пелериной, а на лапках — манжетами. Ступает грациозно, как на высоких каблуках. Окликнешь его, оборачивается не сразу, сперва прислушается, словно бы прикидывая, знаком ему голос или нет. У шарпланинца — нашей пастушьей собаки — все огромное: туловище, голова, лапы, толстая мощная шея, широкая, всегда чуть приоткрытая пасть, крупные острые зубы, а между ними постоянно торчит длинный красный язык. Шерсть у него одноцветная или пегая, глаза большие, пронзительные. По глазам шарпланинца можно узнать, когда он в ярости, а когда его одолевает дремота. Шагает важно, точно царь. Лает редко, на разные пустяки внимания не обращает, но уж если залает, вздрогнешь и дара речи лишишься. Не тронь его — и он тебя не тронет. Карликовый пинчер — совсем махонькая собачонка, то ли от злости, то ли от плутовства не растет, зато пустобрех, каких мало, тявкает почем зря, даже когда поблизости никого нет. Но стоит замахнуться на него палкой — шмыгнет за угол и оттуда повизгивает. Встретить этого забияку можно в самых неожиданных местах: на помойке, в лавке, на свадьбе, в курятнике, на кладбище. От горшка два вершка, а всюду за большими собаками увязывается, первым поднимает брёх и первым же пускается наутек.

И так и эдак приглядывался я к новой собаке соседа Лешо, но ни к одной породе — а знаю я их о-го-го сколько! — причислить ее не смог. Это был не сенбернар, не легавая, не сеттер, не борзая, не волкодав, не лайка, а какая-то несусветная помесь. Целыми днями носилась она по саду, отиралась у забора, безуспешно пытаясь пробраться к нам во двор. Это, похоже, сильно ее огорчало, и от бессильной ярости она вертелась юлой и кусала себя за хвост.

Но однажды ночью меня растолкала бабушка:

— Подымайся, разбойники в дом забрались!

Подбежал к окну — никого, взлетел на чердак — и там никого. Прислушался — кто-то скребется под дверью, открыть пытается. Схватил кирпич и как запущу его в дверь — сразу все стихло.

На другую ночь снова будит меня бабушка. Кто-то расхаживает по кухне, гремит крышками, верно, в кастрюли заглядывает.

— Стреляй! — шепчет бабушка. — Стреляй, чего ждешь?

Не успела бабушка договорить, как в кухне — трах-тарарах! — что-то грохнуло, а вслед за тем раздался оглушительный визг. Смотрим, с кастрюлей на голове летит соседский пес. Мотает головой из стороны в сторону, пытается кастрюлю скинуть, да не тут-то было! Скулеж на весь дом! К забору подскочил, голову в дырку просунул, а кастрюля возьми да застрянь. В доме соседа Лешо зажегся свет, сосед во двор выбежал, кричит. Высыпали из дома и мы и тоже кричим кто во что горазд.

На этот раз все обошлось куда лучше прежнего. Собака, каким-то чудом отделавшись от кастрюли, задала стрекача, только ее и видели.

Наутро решил я проведать Балу, она опять хворала.

— Знаешь, что стало с собакой? — спросила Бала, когда я не без опаски входил в ее комнату.

— Нет.

— Я упросила отца продать ее.

— Зачем?

— Очень она лает. Из-за нее, наверно, и болею так часто, из-за нее и отец с вами ссорится.

— Да что ты, какие ссоры!

— Думаешь, я не видела, как ты ночью с ружьем по двору бегал?

24

Коли уж человеку везет, так во всем везет. Недели две назад Гино-Гино раздобыл где-то пистолет, всем дал его подержать, попрощался и исчез в неизвестном направлении.

А вчера получаем от него письмо. Вот послушайте: «Привет, ребята! Как видите, пишу вам из Италии. Здесь я временно нахожусь в лагере для переселенцев. Собираюсь ехать дальше, в Америку. А сделал я это потому, что отец наотрез отказался взять меня с собой в Австралию. Что до лагеря, так ничего примечательного в нем нет: спим в бараках, едим в столовой, есть еще спортивная площадка. Вы, наверно, думаете, раз лагерь, значит, как те, что в войну были? Ничего подобного. Люди здесь не задерживаются — выправляют документы и разъезжаются кто куда. Каждого новичка в лагере спрашивают, как его зовут, из какой страны он прибыл, какая у него семья, куда хочет поехать и с какой целью, — и все записывают.

Когда доберусь до Америки, обязательно вам напишу и пошлю все, что попросите. Я бы уже и сегодня разгуливал по Америке, не произойди со мной одна история. Дело было так. Приехал я в Италию и в Генуе на пристани увидал американский пароход, на который грузили какие-то ящики. Затесался в толпу грузчиков, снес на пароход два-три ящика и, когда на палубе никого не было, залез под лавку и притаился. Но один матрос меня все же заприметил, выволок на свет божий и давай расспрашивать, кто, мол, да откуда. А как скумекал, что перед ним иностранец, отвел в полицию. Там вызнали, куда я лыжи навострил, и велели дожидаться своего череда в лагере вместе с прочими переселенцами. Вот я и жду, когда пройдут положенные три месяца, а там — не поминайте лихом — махну в Америку. Скорей бы уж! А вас, как друзей, прошу: до поры до времени никому ни слова. Ладно? Чао!»