Колыбель в клюве аиста - [26]
― Смотри-ка, объявился! Его разыскивают по всему побережью, где только не шарили, а он ― вот! ― с такими словами встретил меня Садык. ― Что потерял на пристани? А этот? ― кивнул он на Ромку. ― Ага, понятно. Спутался с урками, ― слово "урками" Садык произнес со смаком, голосом человека, видавшего и не такое. ― Промышляете, что ли?
Слово больно задело Ромку. Сжав кулаки, он рванулся на обидчика, да так яростно, что я едва успел встать между ними. Садык струхнул, побледнел, хотя и успел принять оборонительную позу. На том конфликт исчерпался. Ромка сплюнул и со словами: "Ладно, не стану пачкать руки" отошел, поднялся на пирс, присел на ящик в ожидании меня.
― Смотри-ка, урка! С финкой небось, а! Да я... ― минуту-другую, забыв о встрече, Садык запоздало взвинтил себя, продемонстрировал несколько приемов, с помощью которых, приведись, он сокрушил бы "урку".
― Он не урка.
― Кто же тогда?
― Хороший пацан,
― Знаю хороших. Видел. Хорошие, когда спят... а в кармане ― финка.
― Нет у него финки, ― поклялся я.
― Ладно, ― смягчился Садык, доставая кисет. Он скрутил цигарку, затянулся и наконец-то продолжил прерванное. ― Обшарили берег, думали ― веришь? ― что утонул. Кто-то видел тебя на озере в тот день. И лес обшарили, горы. И, веришь, уже стали поговаривать, мол, одного брата Бог взял, другого пожалел.
― Пожалел? ― не дошло до меня.
Садык секунду-другую глядел, что-то увязывая в уме, а потом расплылся:
― С тебя причитается ― суюнчу[5]: брат твой вернулся с войны.
― Мой?! Брат?! Разыгрываешь!
― Знаешь что... Иди ты!
Садык взобрался на сиденье, крутнул вожжами:
― Значит так. Жди меня здесь. Подвезу ― не успеешь очухаться.
Ромка воспринял весть с завидным достоинством. Он не стал ныть, не попрекнул ни единым словом.
― Слушай, Дауд, ― сказал он, выслушав меня, ― вот что: возвращайся.
― А ты?
― Что я? Двину дальше. Обо мне не беспокойся ― привычное дело. И теперь не пропаду. Жми, слышь, без оглядки. Не горюй.
― Напиши.
― Не люблю писать, да и не до писем будет на войне, ― сказал очень важно Ромка, но, передумав, добавил: ― Ну, если хочешь... ладно. ― После паузы и вовсе утвердился в решении: ― Договорились, по рукам, напишу.
Он ловко втиснулся в пароходную кутерьму, пробрался по трапу и, когда пароход стал отчаливать, помахал рукой. И я помахал, но осекся, обнаружив в руке сверток с едой: забыл отдать Ромке ― вот кому харч во сто крат нужнее!
Выехали по косогору на широкую приозерную террасу. Ехали неспешно, то и дело огибая топи и песчаные бугры. Садык сломал надвое яблоко и со словами "Бог велит пополам делить" отдал вторую половину мне: когда с яблоком управились, завел длинную речь о доброте. Доброта означала щедрость, добрый человек тот, кто без колебания делится последним. Он, Садык, по его словам, даже страдал от доброты. Пример? А вот яблоко, съеденное только что. Боже, сколько страданий принесла Садыку его доброта! Признаться, мне было не до разглагольствований о добре и зле ― сердце, как Садыково яблоко, поделилось надвое, думал я о брате, пытался представить его, старался предугадать подробности приближавшейся встречи с ним: брат умывается, а рядом, на поленьях, лежит гимнастерка, ну конечно же, с металлическими кругляшками медалей; брат рубит дрова ― глухо разлетаются в стороны полешки ― рубить брат умел. Но вот и встреча ― на лице брата застывает изумление ― кино!..
Мысли разлетались, и я уже пытался представить Ромку на корме "Советской Киргизии"... Рядом с Пароходной Тетей ― становилось одновременно и грустно, и завистно.
Запомнилось: Садык, прервав размышления о мире добра, где несомненным пупом был он, сделал длинную паузу, но не утерпел ― сошел с философских высот и обратился в самое себя. Он ткнул кончиком камчи сверток у меня на коленях, ловко приокрыв обертку, сказал извиняюще-жалостливым, почти просящим голосом:
― Брату везешь?
Намек спутника был понят правильно: я, поспешно спохватившись, поделился с Садыком содержимым свертка.
Я думал о Ромке, почему-то казалось, что тогда на окраине поселка мы с ним расстались навсегда.
В пути Садык рассказывал ― со слов своей матери, общавшейся по-соседски с моей мамой, ― подробности возвращения брата.
Объявился будто тот утром... Будто мама вышла за ворота проводить корову в стадо (оно, судя по клубам пыли над деревьями и окриками пастуха-горлопана, ожидалось с минуты на минуту), выгнала корову на улицу и так увлеклась делом, что в суете не обратила внимания на человека, примостившегося у дувала. Будто взглянула на него и отвернулась, рассеянно, по ее словам, подумала: вот удивительно, сидит, как ни в чем не бывало, незнакомый мужчина на чужой лавочке, обросший, в грязной, разодранной в клочья шинели, хотя на дворе в разгаре теплынь, с палкой в руке, с узелком. И в такую рань ― бродяга не бродяга, нищий не нищий, сумасшедший не сумасшедший.
― Мама, не беспокойся, иди, корову выгоню я... Услышав такие слова, старая не взяла в толк и, больше думая о своем, произнесла:
― Хочу, сынок, передать пастуху еду ― пусть повнимательнее поглядывает за коровой.
И осеклась. Со словами "О аллах, не наваждение ли?" она будто подошла к мужчине, прошептала:
Книга дает возможность ощутить художественный образ средневекового Мавераннарха (середина XV в.); вместе с тем это — своеобразное авторское видение молодых лет создателя империи Тимуридов, полных напряженной борьбы за власть, а подчас просто за выживание — о Тимуре сыне Торгая, известного в мировой истории великого государственного деятеля и полководца эмира Тимура — Тамерлана.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Настоящая книга целиком посвящена будням современной венгерской Народной армии. В романе «Особенный год» автор рассказывает о событиях одного года из жизни стрелковой роты, повествует о том, как формируются характеры солдат, как складывается коллектив. Повседневный ратный труд небольшого, но сплоченного воинского коллектива предстает перед читателем нелегким, но важным и полезным. И. Уйвари, сам опытный офицер-воспитатель, со знанием дела пишет о жизни и службе венгерских воинов, показывает суровую романтику армейских будней. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Боги катаются на лыжах, пришельцы работают в бизнес-центрах, а люди ищут потерянный рай — в офисах, похожих на пещеры с сокровищами, в космосе или просто в своих снах. В мире рассказов Саши Щипина правду сложно отделить от вымысла, но сказочные декорации часто скрывают за собой печальную реальность. Герои Щипина продолжают верить в чудо — пусть даже в собственных глазах они выглядят полными идиотами.
Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.
Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.
«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.