Колыбель в клюве аиста - [117]
Я бросился к заву, напористо стал умолять пересмотреть просьбу. Я доказывал, хотя зав и не возражала, вгорячах даже ударил ладонью по столу. Спешил, понимая, что промедление чревато нехорошим: чудо человеческого притяжения можно было уберечь, только вызволив девочку с куклой немедленно. Казенных проволочек, к счастью, оказалось меньше, чем ожидали: на следующий день мы были вместе.
А день-другой спустя девочка захворала. Жена днями, неделями не отходила от больной. Я говорил тебе об особой близости между Лидой и девочкой. Вначале, не скрою, я заметно выходил из системы гравитации ― что было, то было! Отлично помню день, час, когда меня захлестнули такие же чувства, что и Лиду. Как-то сидел у изголовья больной девочки ― та приложила мою ладонь себе на лоб и произнесла: "Папа, я умру сейчас?" Будто что-то оборвалось внутри ― я готов был отдать за нее все, я велел выбросить глупости вон, сказал, что думать о смерти нелепо, что ей предстоит долгая, может быть, бесконечная жизнь. Она улыбнулась, поинтересовалась:
― Значит, я буду жить всегда?
― Да, да.
― Я буду взрослой, как мама?
― Да, конечно...
Но до сих пор в ушах нет-нет да и проснется печальная детская фраза: "Я сейчас умру?"... И тогда я гляжу на дочь (если бы ты видел, в какую невесту она вымахала ― тьфу! тьфу!) и нет-нет да и припомнится это "Я сейчас... умру?" И заноет сердце, приблизив отдалившуюся боль...
В тот же год, наспех и невыгодно обменяв квартиру, втроем переехали на Урал ― думаю, нет нужды втолковывать о необходимости подобного рода побега в другой город..."
Вставал кольцом огонь, а ведь предстояло еще додумать о чаепитии у тетушки Азимова, то, что я только что подавил, зная наперед, что они, размышления эти, вопреки воле, придут снова. Я сунул книгу в коричневом переплете на полку, отправился в соседнюю комнату, подивился хаосу: журналы, пластинки, фотографии, вырезки из журналов, лежавшие где придется, ― на столе, на диване, кресле, полу ― говорили о вихре, постоянно "прописанном" в этой комнате, с запретом вторгаться в другие уголки квартиры.
На кухне властвовал другой ветер.
Кухня ― чрево квартиры, призванное обращать плоть в настроение, притом доброе настроение, место, где каждый предмет, плошка или обыкновенная кастрюля, газовая плита или пирамида тарелок, приземляет, умиротворяет дух. На кухне все заполнено ожиданием...
Пустой бидончик на столе ― и от него веяло ожиданием. Я взял бидончик, направился к выходу, пересек квадрат двора по диагонали, вдоль лягушатников, пересек улицу.
Под деревом у бочки с пивом змеилась очередь. Продавец энергично вертел краном, разливая в пузатые кружки пиво, совал помятые рублевки в большую жестяную коробку. Увидев меня, произнес привычно коротко:
― А, земляк.
Я пристроился в хвост очереди. Огляделся. Да, так и есть: неподалеку стояли синие, с никелированной полоской вдоль корпуса с обеих сторон, "Жигули" ― собственность продавца; я не раз видел, как тот, завершив работу, пересчитав выручку, укатывал в нем. Рядом с "Жигулями" ― старый "Запорожец", наверняка принадлежавший какому-нибудь инвалиду ― ну, да: из рук продавца незнакомый мужчина принял пластмассовую емкость и, опираясь о бадик, направился к "Запорожцу". "Запорожец" уехал, обдав пылью самосвал, притормозивший только что неподалеку. Водитель самосвала, детина с фиксами, по-свойски поприветствовал продавца ― тот, довольно осклабясь, протянул кружку с пивом. Очередные, в большинстве завсегдатаи пивного закутка, видимо знавшие о приятельских отношениях между ними, безропотно отнеслись к очевидному нарушению очереди.
Детина сообразил стол на одном из боковых крыльев бочки, извлек из кармана сверток с ломтем вяленой рыбы. Очередь, описав петлю, кончалась у бочки же, в метре от места разлива пива. Я прислушался к беседе мужчин. Отнюдь не из профессионального любопытства, не из желания "подловить" интересный диалог. Притягивало другое ― спроси что, вряд ли смог ответить.
― Подыскать тебе нужно небольшой участок, я так понимаю, ― говорил детина, ловко разделываясь с рыбой, отдирая большими пальцами-граблями розовое мясо. И сам он напоминал огромную плохо прокопченную диковинную рыбу. ― И чтобы к воде поближе.
― Не откажусь, ― отвечал продавец, ни на секунду не прекращая работу.
― Не откажусь, ― усмехнулся весело детина. ― А где найти участок? Проблема.
― Загвоздка, ― согласился продавец.
― Пошарить надо, поспрашивать.
― Накрутишься за день ― собственного тела не чувствуешь.
― Мне подвернулся готовенький. С избушкой. Какой-то малахольный. Уезжал срочно ― ну и запросил копейки.
― Малахольные на вес золота, ― молвил жалостливо, изобразив на лице безысходность, продавец.
Он протянул еще пива, посетовал:
― Где найти малахольного с избушкой?
― Пошарим, ― сказал детина, принимая кружку. ― Я на серпантинах за Сары-Ташем вкалываю ― места дачные. Вожу гравий.
― Ставить дачу нужно самому, ― сказал продавец.
― Участочек, говорю, сначала найди ― послушай меня.
― Слушаю.
― На то ты Корноухий, ― вдруг, будто нарочно рассчитывая на мой слух, произнес детина.
"Корноухий... Корноухий... Корноухий... ― взволнованно повторил я про себя, ― неужто наш всамделишный Корноухий?!"
Книга дает возможность ощутить художественный образ средневекового Мавераннарха (середина XV в.); вместе с тем это — своеобразное авторское видение молодых лет создателя империи Тимуридов, полных напряженной борьбы за власть, а подчас просто за выживание — о Тимуре сыне Торгая, известного в мировой истории великого государственного деятеля и полководца эмира Тимура — Тамерлана.
Реальность — это то, что мы ощущаем. И как мы ощущаем — такова для нас реальность.
Я был примерным студентом, хорошим парнем из благополучной московской семьи. Плыл по течению в надежде на счастливое будущее, пока в один миг все не перевернулось с ног на голову. На пути к счастью мне пришлось отказаться от привычных взглядов и забыть давно вбитые в голову правила. Ведь, как известно, настоящее чувство не может быть загнано в рамки. Но, начав жить не по общепринятым нормам, я понял, как судьба поступает с теми, кто позволил себе стать свободным. Моя история о Москве, о любви, об искусстве и немного обо всех нас.
Сергей Носов – прозаик, драматург, автор шести романов, нескольких книг рассказов и эссе, а также оригинальных работ по психологии памятников; лауреат премии «Национальный бестселлер» (за роман «Фигурные скобки») и финалист «Большой книги» («Франсуаза, или Путь к леднику»). Новая книга «Построение квадрата на шестом уроке» приглашает взглянуть на нашу жизнь с четырех неожиданных сторон и узнать, почему опасно ночевать на комаровской даче Ахматовой, где купался Керенский, что происходит в голове шестиклассника Ромы и зачем автор этой книги залез на Александровскую колонну…
В городе появляется новое лицо: загадочный белый человек. Пейл Арсин — альбинос. Люди относятся к нему настороженно. Его появление совпадает с убийством девочки. В Приюте уже много лет не происходило ничего подобного, и Пейлу нужно убедить целый город, что цвет волос и кожи не делает человека преступником. Роман «Белый человек» — история о толерантности, отношении к меньшинствам и социальной справедливости. Категорически не рекомендуется впечатлительным читателям и любителям счастливых финалов.
Кто продал искромсанный холст за три миллиона фунтов? Кто использовал мертвых зайцев и живых койотов в качестве материала для своих перформансов? Кто нарушил покой жителей уральского города, устроив у них под окнами новую культурную столицу России? Не знаете? Послушайте, да вы вообще ничего не знаете о современном искусстве! Эта книга даст вам возможность ликвидировать столь досадный пробел. Титанические аферы, шизофренические проекты, картины ада, а также блестящая лекция о том, куда же за сто лет приплыл пароход современности, – в сатирической дьяволиаде, написанной очень серьезным профессором-филологом. А началось все с того, что ясным мартовским утром 2009 года в тихий город Прыжовск прибыл голубоглазый галерист Кондрат Евсеевич Синькин, а за ним потянулись и лучшие силы актуального искусства.