Коломна. Идеальная схема - [4]

— Сережа! Ты что так поздно, я успела задремать.

Колчин подошел к постели, Катя потушила ночник и закрыла глаза от страха. Страх поскрипел пружинами, повздыхал и ушел, а Сережа остался. Катя сочла, что супружеские отношения в таком виде — это немножко больно, немножко стыдно и неопрятно, но в целом, ничего отвратительного.

Сергей Дмитриевич был почти счастлив, но поутру сомнения нет-нет, да и набегали тенью на газетный разворот, суя мышиные мордочки меж типографского текста.

Павел Андреевич, на неделе заехавший на обед вместе с Петей, с удовольствием наблюдал, как дочь распекает Соню, исполнявшую работу и горничной, и кухарки, за пересушенное жаркое. Колчин мялся и все порывался остановить жену, не годится учить прислугу при гостях — в конце-то концов, но Катя сверкнула на него шоколадными глазами, а тесть засмеялся.

— Пусть хозяйничает, ей в охотку. Не то, что наша Лиза, та ни отчитать, ни похвалить с сердцем не умеет. Ну что, дети, скоро ли мне внука ждать? Наследника? Лизавета все девочек приносит, не иначе по вялости темперамента. На Катерину одна надежда.

Заметил, — ахнула про себя Катерина, — все замечает. Так и есть, подозревал, что брак наш ненастоящий. Сегодня совсем по-другому к Сергею, с расположением. И ест у нас, как дома, не церемонится, а прошлый раз едва клюнул, хоть любит за столом посидеть. Сейчас-то и надо денег просить. — И на пальцах разложила, что прежде следует о загородном доме подумать, чтобы было, куда вывозить наследника на лето, в Питере воздух гнилой. Когда появится ребенок, не до того будет, начнутся большие хлопоты. Так что пока — пока, они не о наследнике думают, обустройством хотят заняться.

— Ну, мало ли, что вы думаете, это как Бог даст, известно. Но за размах — хвалю, помогу, чем могу. — Отец выглядел довольным. Но вот Гущин вел себя неприлично, беседу не поддерживал, от жаркого отказался, только пил вино и вскоре откланялся.

— Что, не жалеешь о Петьке? — шепнул отец. — Думаю, ты правильно рассчитала, простоват для тебя Петр-то. Хотя я первое время сомневался, но сейчас вижу, что все у вас сладилось.

И вот, у них есть красильня. Уже закуплено сукно, прекрасное сукно, но наше российское, из-за Волги привезенное. Уже выкрашена первая партия в самые модные цвета сезона и продана за английское сукно. И первые барыши уже пущены в дело, на закупку следующей партии. Катерина привыкла к своей мастерской, к новому дому, к постоянным визитам мужа в спальню. Они женаты почти полгода. Петр Александрович, и тот привык, разговаривает с Катериной без смущения, в глаза глядит как раньше. Все у них наладилось, все получилось. И, пожалуй, она, в самом деле, полюбила мужа.

На кухне опять зазвенело. Катя брезгливо сморщила носик:

— Подумай, новый дом, а мыши уже вселились. Хотя я ни одной не видела, и в мышеловку не попадаются. Надо бы кошку принести, да ей скучно тут будет без людей ночевать. Еще отравится чем-нибудь, в некоторые краски яд добавляют. Ты осторожней, смотри, в лаборатории не только шкаф, ничего не трогай. Не забудь, приходить можешь по вторникам, лучше, после обеда. С ключами разобралась? Я ухожу, обживайся.

Люба наконец-то осталась одна — в чужом доме, привыкать. Самсонов не придет сегодня, они не договаривались. Люба должна принять его как хозяйка, а не случайная постоялица — это было бы совсем пошло. Если у них будет крыша над головой, все решится. Она расскажет Самсонову о себе, сложных отношениях в семье, передаст всю свою жизнь, он поймет и оценит искренность. Надо только, чтобы никто не мешал, не перебивал. Разве можно серьезно и обстоятельно говорить с человеком за столиком в кондитерской или на скамейке, когда мимо все ходят чужие люди и смотрят, и смотрят. Самсонову импонирует то, что Любаша пишет стихи, душа ведь всегда важнее наружности. Совсем недавно Люба своей внешностью не тяготилась, не уделяла большого внимания нарядам, любила хорошо покушать. Она восхищалась изяществом двоюродной сестры, ее вкусом и умением устроиться, но не завидовала. Сегодня, в этой комнате, так явно отторгавшей незаконную хозяйку, Любе хотелось измениться, задремать в щегольском кресле в этом неуклюжем теле и проснуться в другом — стройном, легком, вытянутом. Она бы отдала за это часть своей бессмертной души, но не ту, которая отвечает за творчество. Пишущему человеку тяжело среди прочих.

Опять звон на кухне, покатился стакан — мыши разгулялись. Но у Любы нет сил пойти шугануть их, немного поспит, а проснется уже своей — здесь. Комната, в которой засыпаешь, принимает тебя гораздо охотнее. Квартиры, они как собаки, охраняют беззащитного, привыкают к человеку, разглядывают его, пока тот спит, хоть бы и сидя в кресле. А Любашу клонит ко сну после переживаний, и в детстве так было. Павел Андреевич, Катин отец, смеется, твердит, что это свидетельство здоровой нервной системы. Хорошо, что сейчас они с Павлом Андреевичем редко видятся. Какое здоровье, нервы у нее расшатаны, Люба чувствует. Много спать — хуже бессонницы. Бессонницы — совестно, совестно — зеркало кривится, сон начался.

Люба вздрогнула всем телом, выпрямилась в кресле — так и есть, задремала, а проснулась от неясной тревоги, нет, услышала что-то, тот же звон, знакомые мыши. Или то во сне почудилось? Вроде как дверь заскрипела, да нет же, у Катерины не могут двери скрипеть, она им тотчас маслица на пяточки… Сон с явью мешается, но что это? Дверь отчетливо скрипит, приоткрывается, а из щели лезет узкое рыльце — костяное. Ростом более мыши, с кошку, идет на двух лапах, рыльце поросячье, тощее, что у скелета и желтоватое. Где же рожки, у беса должны быть рожки, вот расплата за Катину комнату, за тайные свидания. Вздумала как гулящая встречаться, знала же, что грех. Или за гордыню расплачивается? Идет к ней бес, сейчас схватит, потащит. Люба закричала, но крик не шел из горла.