Коломна. Идеальная схема - [10]

— Федька, сделай одолжение, помолчи. Какой к черту пристав. Бери за ноги, понесли в коляску. И быстро на Литейный, в Мариинскую больницу.

Кучер уже подхватил Любашу, но продолжал бубнить:

— Так ведь, Мариинская-то, она для бедных больница. А вас спросят, все одно, что с барышней стряслось, дело подсудное. Если она вас поджидала, спросят, что ее так огорчило. Или попугать вздумала, барышни это уважают — попугать, да не рассчитала. А у вас, вон, яды всякие. Опять же, подсудное дело. А будет жива барышня, али нет?

— Сказал — замолчи, без тебя тошно. Будет жива, будет, если ты поторопишься. Чтоб за десять минут домчал.

— Барин, а ведь мы дверь не затворили.

— Черт с ней, с дверью.

У больницы Гущин наказал Федьке не высовываться, взял Любашу на руки и понес в приемный покой, словно она весила не больше кошки. Попросил дежурного доктора вызвать врача Платонова, отрекомендовался его приятелем и решительно объявил, что говорить станет только с ним. Любашу тотчас положили на носилки и потащили на второй этаж. Сильно пахло хлоркой и прогорклым маслом, наверное, из кухни, а еще чем-то тревожным, Гущин подумал и сообразил — формалин, неужели, из покойницкой? В больнице должен быть морг… Если Любу не спасут, лежать ей тут же на оцинкованном столе, в разорванном платье. Хотя, платье уже переодели, заменили серой тощей рубахой. А в двух шагах, за высокой чугунной оградой с желтыми навершиями, спешат пролетки, покрикивают извозчики, прохожие торопятся, твердо ступая по булыжной мостовой, кошки шмыгают в подворотни — живые, быстрые.

— Пойду покурю во дворике, подожду Платонова, — у Петра Александровича было такое сокрушенное лицо, весь его облик, солидный, основательный, несмотря на расстройство, вызывал такое доверие и сострадание к несчастью, постигшему молодого барина, что дежурный врач не сразу спохватился. Пришел Платонов с аккуратной бородкой, уверенный в себе и язвительный, заявил, что в первый раз видит поступившую девицу, что, в общем-то, ничего не значило. Мало ли девиц на свете, у иного приятеля каждую неделю новая пассия, всех не то, что не упомнишь, вовсе не увидишь. А вздумай эти поклонницы общительного приятеля поголовно травиться — это же на каждом углу больницы строить надо. Медбрат отправился за барином — точно, барин, пиджак такой модный на трех пуговицах, туфли дорогие фасонистые и сам гладкий холеный — не нашел ни у приемного покоя на лавочках во дворике, ни в саду перед корпусом. Сад — названье одно, любой уголок просматривается, несколько деревьев всего, да и те облетели.

— Ну, что, влипли мы по первое число. А уж таким порядочным этот господин мне показался. Хорошо, если девицу вытащим, а ну, как не откачаем. Надо в полицию сообщать, попытка самоубийства, — жаловался дежурный доктор.

— Это ты, братец влип, — открестился Платонов. — Мало ли кто на меня ссылается, да меня по всему городу знают, я и в других больницах оперирую, случается. Отравление — вовсе не мой профиль.

— Вы поймите одно, — уныло начинал доктор, и Платонов, не слушая, весело думал, как с тем неинтересно: понял одно, а другое ему уже не важно, другое он и знать не захочет. Дома ходит наверняка в засаленном халате и шлепанцах, из халата нитки торчат. И больных принимает таких же неинтересных — вот, как нынешняя девица. Надо же, не установить, кто доставил больную, ну и раззява.

— Как, говоришь, выглядел доставивший пострадавшую?

— Вы меня как следователь допрашиваете — «пострадавшую». Пострадала по своей дурости. Как выглядел — хорошо выглядел, белобрысый, румяный, здоровущий.

— По таким приметам его мигом сыщут, у нас в Питере население сплошь бледное да квелое, вашего барина за версту увидят, — резвился Платонов.

Дежурный врач обиделся и ушел за ширму.

4

Звук дверного колокольчика заставил Катерину подпрыгнуть на стуле. Сама не заметила как задремала, это у них с Любой общая семейная черта, стоит навалиться неприятностям, и моментально клонит ко сну. Быстро же вернулся Сергей Дмитриевич, мало погулял, шампанского не успел выпить. Но Катя решила не выяснять отношения с мужем, новый узор разводами — изобретение, подсмотренное у собственного отражения в окне, волновали ее гораздо сильнее. Катерина выбежала в коридор, вслед за Соней, нетерпеливо ждала, пока та отворит мужу дверь. Но это оказался Гущин. Едва дверь открылась, он взошел, растрепанный, без шляпы, без пальто, совершенно не в себе, и схватил Катю за руки.

— Что такое? — Катя имела в виду спросить: — Что-то с мастерской? — но спросила: — Сережа? Что с Сережей? — Пол под ногами, отличный буковый пол, покрытый в коридоре дорожкой, начал продавливаться и размягчаться, словно она стояла на каучуковой доске. Катя зашаталась и упала бы, если б Гущин не держал ее, уже не за руки, а за плечи.

— Катя, соберись, нам нужно немедленно ехать. — Петр Александрович на глазах обретал уверенность. Видимо, Катина слабость подействовала на него столь целительно. — С Сержем все в порядке. То есть, я не знаю, где Серж.

Такой логический ход Кате оказался не по зубам. Она торопилась узнать, что с мужем, потому совершенно не могла слушать, и тащила Гущина за собой в гостиную. Если тот не знает, где Сережа, почему так уверен, что с ним все в порядке? Сообразила спросить, когда они уселись рядом на ковровом диване: — Что стряслось? Куда ехать? — и, наконец: — Мастерская? Сгорела?