Коломбина для Рыжего - [34]

– Что? – не понимаю я.

– Ты сказала – близкий человек. Слово «любовь» ничего не значит для тебя, Крюкова, потому тебе и не понять, как больно, когда твой не близкий, а любимый человек упрямится, вместо того, чтобы понять и пойти навстречу. Ты зациклилась на своей обиде и дальше носа ничего не видишь!

– Знаешь что, Серебрянский, я не собираюсь все это слушать. Вали к своей Сомовой! Кстати, а чего это твоя пассия сегодня ни кует, ни мелет? Ее не смущает то факт, что ты тут расселся?

Удивительно, но Вовка стыдливо краснеет, быстро скользнув взглядом по уткнувшейся в конспект подруге детства. Замкнутой, тихой девушке, но если отбросить личную неприязнь, то вполне себе симпатичной.

– Наташа… понимает меня. Она хороший человек, но она мне больше друг, чем, э-э, чем…

– Чем кто? – я не жалею его. Подобные высокие отношения далеки от моего приземленного понимания.

– Я не люблю ее. А в качестве своей девушки – едва терплю и ничего не могу с этим поделать. Хотя старался, честно старался, но не могу.

– Зато она нравится твоим родителям.

– Да, – соглашается парень, – нравится. Всегда нравилась. А я, каждый раз, когда… – мой взгляд слишком прямолинеен, и все же он заставляет себя договорить, – когда я с ней, думаю: почему она – не ты. Почему тебя нет рядом? Когда мы расстались, я был уверен, что ты позвонишь. Одумаешься. Мне казалось, что я хорошо тебя знаю, Таня, ведь мы так долго были вместе.

– Зря стараешься, Серебрянский, – я отворачиваюсь и умудряюсь что-то писать под несмолкаемый голос лектора. – Я не приемлю шантаж ни в каком виде, так что ты изначально выбрал провальный вариант моего перевоспитания. Я верила тебе и ждала, до определенного момента. И простила бы тебе родителей, ты знаешь, как болезненно я воспринимаю свои недостатки. Но только до того момента, как ты вернулся к Сомовой и преподнес вашу связь, как выбор.

– Если бы ты только любила, ты бы меня поняла. И простила.

– Черт! Заткнись, а! Что ты разнылся, как девчонка! Я тебе не твоя Наташка, сопли не подберу, и не мечтай! Нечего меня взвешивать с ней на чаше весов, кто лучше и достойнее! Я – это я, и точка!

– Да, ты не она.

– Я хуже, – я отбрасываю ручку, больше не в силах делать вид, что слежу за темой лекции. – Хуже и когда-нибудь ты это окончательно поймешь. Я не прощаю предательства. Никогда, никому. Ни себе, ни даже собственной матери, не говоря уже о тебе, Серебрянский.

– Ты тоже, Крюкова, не была паинькой, – отрезает зло Вовка. – Я не слепой. И как он? – наклоняется к моему лицу, повышая голос. – Лучше меня знает, что тебе нравится и как? Тот, кто был с тобой? Я его знаю?

Это удар ниже пояса. Я достаточно корю себя сама, чтобы терпеть упреки, касающиеся моих поступков, от кого бы то ни было еще. Тем более от бывшего парня.

Я молчу, бледнея от злости, когда рука Серебрянского неожиданно ложится на мою шею, а большой палец касается щеки, поглаживая ее. Спустившись на подбородок, поглаживая след чужого внимания.

– Я подожду. Даже после всего – дам тебе время подумать, Таня. Понять, что мы оба погорячились.

Я вскакиваю стремительно, опрокинув стул. Не зная, что во мне вскричало больше – возмущение или тоска. Не так по Вовке, как по тому, что было так привычно и понятно. Очень близко сердцу, моим, пока его у меня не отобрали.

– Еще одно слово, и ты не достанешься даже Сомовой, Серебрянский, клянусь!

– Татьяна! – осторожно окликает меня лектор, когда я, сбросив в сумку учебные принадлежности, несусь к двери между рядами парт. – У вас что-то случилось?

И я отвечаю честно, прежде чем покинуть притихшую аудиторию:

– Случилось, Генрих Азарович. У меня случился жизненный коллапс!

* * *

Неразбериха. Тупик. Разочарование. Полная задница! А мне все никак не удается нащупать под ногой твердую почву, чтобы просто оттолкнуться и идти дальше. Все равно куда, лишь бы с целью и высоко поднятой головой.

Который день я так и топчусь на месте, тщетно запрещая себе копаться в себе, просто дрейфуя по течению, с головой ныряя в спасительный омут учебы и подготовки к сессии, но мысли снова и снова то тут, то там подстерегают меня, заставая врасплох.

Я не могу дождаться выходных и сбегаю в свой город уже в четверг днем, купив билет на трехчасовую электричку, оставив Лильку с Настей без своей компании в походе в кино. Этим утром из разговора с Женькой, выстроив целую цепочку обходных путей и вопросов, я узнала, что Рыжий в порядке – жив, бодр и замечательно здоров, и теперь даю себе полное право и настоятельный приказ выкинуть парня из головы. Забыть! А если честно, то хотя бы попытаться, потому что забыть его не получается. Никак! Как и его слова, адресованные матери. Только сейчас пожелавшие обрести свой собственный смысл в моей голове. А именно, что сказаны оказались не в оправдание чьей-либо вины, из-за которой парень оказался в больнице, а в мою защиту. Словно Рыжему важно было защитить меня.

Глупость! Ерунда! И придет же в голову!

Родной Роднинск полон зеленой листвы, майской суеты и шума. Я иду по улице с рюкзаком за спиной, разглядывая дома, чувствуя тихую знакомую радость от того, что вернулась домой. Туда, где мне столько лет было просто и легко за широкими надежными плечами отца. Пусть иногда и немного одиноко без вечно отсутствующей мамы.