Колокола и ветер - [5]

Вашу музыку особенно внимательно слушает одна из монахинь. Я знаю о ней очень мало, она появилась тут совсем недавно. Она все еще отшельница, замкнута больше, чем другие. По слухам, владеет несколькими языками, но с гостями почти не говорит. Не знаю, откуда она. Я смотрю на ее тонкое лицо: глаза похожи на большие каштаны, брови точно выписанные руны, нос будто точеный, – привлекательное лицо, милое и спокойное, и спрашиваю себя, какая радость или боль привела ее сюда. Пожалуй, очевидно: ее врожденная красота не гарантировала счастья. Красота – это искушение, мой дорогой молчаливый друг. Может статься, она наказывает себя за то, что поддалась рискованной земной любви – игре плоти, которая привлекательна, но опасна. Привлекательна, ибо ее мгновениями мы защищаемся от бренности; опасна, ибо страсть, как мираж, быстро исчезает, не переходя в покой. Если допустить, что тело стало единственным ключом к счастью, все остальное теряет смысл. Такой любви следует опасаться, она всегда ведет к одиночеству, ибо мы позволили плоти стать целью для самой себя.

Выдержит ли она отшельничество, окажется ли сильней своих человеческих слабостей, желаний, искушений, не поколеблется ли в решении отринуть все земное, даже самых родных людей?

Отчего вы поморщились? Может, не надо мне было о ней упоминать? Может, в ней – тайна вашего приезда сюда, или она напомнила вам о прошлом, о вас самом, когда вы были недовольны собой?

Я смотрю, как она спускается сверху в ущелье, то и дело оглядываясь, устремляя взор в небо. Останавливается, начинает молиться. Звук ее голоса необычен – похож на молитвенное пение, негромок, но пронзителен. Сквозь дикое ущелье она словно посылает исповедь Всевышнему – одним только пением, без какого-либо инструмента, кроме голосовых связок, данных от Бога, и словно направляет молитву кому-то еще. Ничто не мешает ей, чувствуется, как она собрана, взгляд устремлен только к Христу. Когда дождь или снег падает на ее черную рясу и платок, она молится усердней всего.

Трепет ее голоса соединяет небо и землю.

Подобно потерянной черной жемчужине, в чей дом вошел хищный нож, чтобы украсть все, что было внутри, она ищет надежду в уединении, в ином, непознанном мире, которому учится лишь теперь – впитывает веру, строит прочную, несокрушимую раковину в новом доме вечной Божьей любви. Вы спрашиваете меня, будет ли кто-то, влюбленный в ее красоту, пытаться ее найти?..

Иногда мы тянемся к любовнику из себялюбия, отдаемся его прикосновениям, потому что не можем быть одни. Но знаем, что это не любовь, а слабость. Если любовь – слабость, то не вечное ли это наше свойство, ибо, когда мы закрываем глаза или спим, совести не существует. Потому иные из нас, невзирая на пол, гонятся за сном наяву и за реальностью, которая всего лишь сон. Быть на грани, оставаясь верными своей слабости, могут лишь опытные, отважные и постоянные любовники.

Много раз я задавалась вопросом: в какой трагедии могла участвовать эта женщина? Или она была жертвой? Некрасиво, что я так думаю о ней только потому, что ее не понимаю. Ведь возможно, некая внутренняя сила, сильнее всех прочих, привела ее к Христу. Я хочу, чтобы послушница с тонким лицом осталась для нас загадкой. Это было бы справедливо.

Окруженная скромными монахинями, которые держат в узде все свои желания, я испытываю стыд. Они долго и часто постятся, не жалуясь, по внутренней потребности. Когда не постятся, питаются скудно. Поэтому они такие стройные, здоровые, подвижные и просветленные.

Я краснею, осознав, что с трудом контролирую свою жажду еды и сладостей. Мне труден долгий пост. Но я понимаю, что с молитвой становлюсь лучше и в пост лучше пишу.

В Эфиопии я непрерывно постилась и молилась, это заметно по моим иконам и фрескам. В них было что-то смиренное, они были ближе к Богу.

Я сознательно вводила в некоторые работы лица молящихся монахинь, особенно игуменьи Иеремии, и лица эфиопских детей. У ангелов были их крупные темные глаза, кудрявые черные волосы, даже их крупные рты. Ангелы были облачены в туники, украшенные местной вышивкой. Такие туники ткали и женщины, и мужчины и красили красками, состав которых веками хранился в тайне. Я научилась у них изготавливать некоторые из этих красок: кризум, синюю и золотую. Ими я писала драпировки, тоги святых и одежду людей, которые их окружали в молитве. Монахини говорили мне, что все они ощущали близость с образами моих икон, святые и ангелы были им сродни.

В каждой работе присутствовал ангел с большими темно-синими глазами и каштановыми волосами. Мать Иеремия первая поняла, почему в разных сценах я всегда пишу этого ангела, и тихо сказала мне, когда мы были одни:

– Мы молимся Ему, потому что он для вас много значит. Он хранит вас, никогда не забывайте об этом.

Только тогда я поняла, что он поистине частица всех моих работ… Нет, я не стану описывать вам в подробностях свое пребывание в Эфиопии. Предлагаю послушать тишину…

3 Синий зонт любви

В эфиопском женском монастыре, удаленном от людей и туристов, молитвы начинались в пять утра и длились часами. Не только в монастыре, но и в соседних поселениях, не меньше чем в сотне домов. Люди продолжали молиться и после захода солнца, в сумерки уходящего к Желтому Нилу. Своей красотой оно напоминает, что эта страна приняла христианство еще в ранний период соломоновой Эфиопии. Всю эту информацию вы можете найти в изданиях церковной миссии эфиопского православного христианства в Аддис-Абебе, которые я регулярно получаю, и во многих других публикациях, которые стоит почитать ради неведомых нам деталей.