Колодезь Иакова - [8]

– Вы слишком добры, Дивизио, – ответил последний. – Тем более мне неприятно сообщить вам еще одну новость. Сегодня днем я дал вам двенадцать дней сроку, чтобы найти мне заместителя. Мне придется сократить это время. Я еду через неделю. «Тексас», пароход, на котором я еду, прибывает завтра утром, ровно на неделю раньше назначенного срока.

– Вот так не везет, – сказал Дивизио и добавил: – Я уже подозревал кое-что в этом роде, когда вечером увидел, что с вами говорит Кохбас. Он никогда раньше не приходил сюда.

– Он действительно сообщил мне о прибытии парохода. «Тексас» везет несколько новых колонистов. Исаак Кохбас примет их. Одновременно он попробовал сделать еще одну попытку удержать меня.

– Что же вы ему ответили?

– Можете себе представить!

– Кохбас? – спросила Агарь. – Не тот ли это маленький сутулый человек в больших черных очках, который сидел вон за тем столом во время концерта?

– Он самый, – ответил Леопольд.

– Кто он такой?

– Человек, имеющий большое влияние на дела Палестины.

– Что же он делает?

– Да кучу всяких вещей. Официально он начальник колонии «Колодезь Иакова», самой Наплузы, откуда я, слава Богу, сбежал. Он следит также за работой переселенцев. Вообще, повсюду сует свой нос, и, говорят, что верховный комиссар, сэр Герберт Самюэль, часто сам принимает его точку зрения, чтобы избежать его назойливых советов. Если бы всем сионистам пришлось покинуть Палестину, он был бы последним. Это настоящий фанатик нового дела.

– Он действительно такой могущественный? – почесывая голову, спросил Дивизио.

– Раз я вам говорю! А в чем дело?

– Боюсь, чтобы он не наделал мне неприятностей. Он как-то странно, не отрываясь, смотрел на мадемуазель Жессику все время, пока она танцевала. Все это между нами, не правда ли? Уходя, он отозвал меня в сторону и весьма сухо заметил, что такого рода спектакли вряд ли способны поднять нравственный уровень прибывающих.

– Чтобы успокоить его, – сказал, смеясь, Леопольд, – вам только стоит ему процитировать приказ от февраля 1921 года, в котором его дорогим сэром Гербертом разрешено открытие по всей Палестине домов терпимости – вещь до сих пор невиданная на земле наших предков.

– Спасибо за сравнение, – сказала Агарь.

– Мое заведение не луна-парк, – запротестовал и Дивизио.

– Да совсем не это хотел я сказать, – произнес Леопольд, одновременно смеясь и кашляя. – Просто если дозволено большее, то дозволено и меньшее.

– Противный, маленький человек, – заметила Агарь. – Если он вернется сюда, я уж постараюсь…

– Дитя мое… – забеспокоился Дивизио.

– Будьте спокойны, – вставил пианист. – Вы его больше не увидите. Не его стихия кабаре. И если он перешагнул порог вашего заведения, то ему, уж, верно, очень хотелось удержать меня. Я даже немного горжусь этим. Нужно признать, что он отнюдь не глупец. Если бы все обладали его верой, его умом и упорством, может быть, и удалось бы кое-что сделать в этой грязной стране.

– Он здесь почти столько же времени, что и я, – сказал Дивизио.

– Он приехал сюда двадцатипятилетним юношей. Теперь ему должно быть около сорока. Он покинул Палестину только во время войны, и то для того, чтобы меньше чем через год вернуться в английской форме. В первый раз, году в 1905-м, его послал сюда барон для ревизии отчетов колонии Ришон-Цион.

– Барон? – удивилась Агарь.

– Вы, – пожал плечами Леопольд, – еврейка и никогда ничего не слышали о бароне Эдмонде Ротшильде?

– Кохбас лично знал барона Эдмонда Ротшильда? – с почтительным страхом спросил Дивизио.

– Он в течение пяти лет был одним из его секретарей в Париже. Барон послал его сюда. Исаак Кохбас здесь остался. Барон, очень его ценивший, сделал все, чтобы его вернуть. Но Кохбас ни о чем слышать не хотел и сказал, что напрасны все попытки восстановить храм, если они не перенесены на землю Авраама, Исаака и Иакова.

Жестокий приступ кашля перебил речь Грюнберга.

– Довольно болтовни. Вот уже снова поднимается туман. Пора на покой. Я предпочитаю не издыхать здесь, если бы даже пришлось лишиться радости Воскресения в отмеченный пророками день на Земле Иерусалимской.

Через неделю «Тексас» снялся с якоря, увозя в неведомое Леопольда Грюнберга. За короткое время Агарь подружилась с ним. Ей тяжела была разлука, тем более что она лишь усиливала ее одиночество в городе, с которым ей, казалось, никогда не свыкнуться. Немного утешило ее письмо Сампиетри: он надеялся к концу ее дебюта в Каиффе достать ей место в Александрии. Агарь разрушила все иллюзии Дивизио, твердо решив через три недели его покинуть. Последний горестно покачал головой.

– Вы, однако, пользовались таким успехом, – сказал он. – Никак не пойму, почему люди не задерживаются в этой стране.

Леопольда Грюнберга вскоре заменил молодой еврей из России по имени Самуил Лодзь.

Он тоже порвал со своей колонией, расположенной на западном берегу Тибериадского озера. Но поскольку не было консула, на которого он мог сослаться, он не получил паспорта и тоскливо прозябал в Каиффе. Он превозносил свое якобы тонкое музыкальное образование и не скрывал досады, в которую его повергала работа у Дивизио.

В день отъезда Леопольда Грюнберга, явившегося в то же время днем дебюта Самуила Лодзя, Агарь начала танцевать только около десяти часов.