Колодезь Иакова - [12]

Наконец Агарь спросила:

– Давно вы в Палестине?

– Пятнадцать лет. Я могу вам рассказать о моей жизни, не испытывая никакого стыда, ибо вся она уже в течение двадцати лет неразрывно связана с творением, которому я себя посвятил. Вы родились в Константинополе?

– Да.

– Моя родина Париж.

– Париж! – задумчиво пробормотала Агарь, и ее глаза загорелись.

– Да, Париж. Отец отдал меня в лицей. Но он разорился и умер, прежде чем я его закончил. А жить было нужно.

Мне не стыдно рассказать вам о том, что я тогда сделал, ибо, унижая себя, я восхваляю того, кто спас меня; к тому же радость наполняет меня при мысли, что вы узнаете, что и я в детстве был несчастным, очень несчастным. Был у меня в лицее соученик очень богатый, но страшно неспособный. Он предложил мне тысячу франков, чтобы на выпускных экзаменах я сдал за него риторику. Ему выдали свидетельство, а я таким образом получил возможность заплатить за право учения и самому сдать экзамены.

Ободренные успехом, мы в следующем полугодии решили сделать то же самое с философией. На этот раз меня поймали. И тогда спас меня от тюрьмы и нужды человек, которого я должен вечно благословлять.

– Да, я знаю, – сказала Агарь. – Барон.

– Вам говорили о нем?

– Да, в связи с вами.

Взором, полным неизбывной благодарности, он посмотрел на нее. Мысль, что она думала о нем, что упомянула его имя в своих речах, казалось, была непостижима для Кохбаса. И до той минуты, когда маленький автомобиль остановился на вершине крутого холма, Исаак не сказал ни слова.

– Смотрите, – произнес он наконец.

У ног их расстилалась восхитительная долина, богатая, плодородная и так же возделанная, как лучшие европейские поля. До самого горизонта с цепью синеющих гор волновалась зеленая нива, там и сям разделенная на большие прямоугольники – от темно-коричневых до светло-желтых.

Это были недавно засеянные поля. Кое-где к небу поднимался серый дым от домов новых колоний. Смутно различались строения и симметричные улицы.

Крохотный поезд пересек огромную долину, остановился у станции с красной крышей и потом продолжил свой путь.

Долго-долго свисток его доносился до Агари и Исаака Кохбаса.

Они вышли из автомобиля и уселись на краю обрыва.

– Побудем здесь немного, – предложила она.

Внизу дивная палестинская весна раскинула сказочные, сотканные из цветов ковры. Волшебным узором переплетались васильки, анемоны, цикламены и разноцветные маргаритки.

– Как называется эта долина? – спросила Агарь.

– Долина Жизреель.

Ее брови нахмурились. Это название вызвало в памяти те далекие времена, когда она, еще маленькая девочка, так любила чудесные предания Торы. Но вполне понятно, что последующие события стерли воспоминание об Эсфири и Далиле.

Кохбас, с волнением следивший за пробегавшими по ее лицу тенями, пришел ей на помощь.

– Lis reell, – пробормотал он, – вспомните. Jesabe, выброшенная из окна своего дворца. Jehu, копытами своих коней топчущий труп старой царицы.

– Кажется, я начинаю вспоминать, – сказала она. – Назовите мне еще несколько мест. Что за город там налево?

И она указала на приткнувшиеся на уступе горы серые дома, вокруг которых, словно стражи, стояли кипарисы.

– Это Назарет, – сказал Кохбас. – Назарет, где родился один из тех людей, которые наиболее содействовали вечной славе Израиля. Вы удивлены, что я так говорю об Иисусе, в то время как наши братья-ортодоксы видят в нем злейшего из наших врагов, источник всех несчастий, две тысячи лет терзающих наш народ. Это старый взгляд. Мы освободились от влияния клерикалов, чуть было не повергших Израиль в безмолвие могилы. Как жаль, что я не могу вам прочесть ту страницу, где наш великий писатель излагает свое отношение к светлому галилейскому Пророку. «В нем сконцентрировалось все хорошее, все таинственное и прекрасное Израиля»…

Он все более возбуждался, но неожиданно замолк.

Агарь отвернулась от города с чернеющими кипарисами и глядела на одинокую, напоминающую огромную серую пирамиду гору.

– Гора Табор, – пояснил он. – Дальше за ней Ендор. Вспомните, Ендор, Сивиллу, к которой пришел Саул накануне той битвы, когда он должен был пасть. А маленькая деревня к югу – Солон, родина бедной девочки, пожертвовавшей собой, чтобы согреть старость священного царя.

– Абизаг, – прошептала Агарь, – да, я вспоминаю.

– А! – почти в экстазе воскликнул Исаак. – Я знал, что наша земля, наша старая земля позовет вас! Я знал, что вы узнаете ее и что она вернет вас нам.

Преждевременно возвестив о победе, можно все разрушить.

Агарь, съежившись, посмотрела на часы.

– В ожидании этого, – сухо произнесла она, – не забыть бы нам, что скоро три часа и что я должна быть в Каиффе.

Она опоздала к Дивизио. Нужно было сначала пойти к себе переодеться и положить грим.

– Штраф! – хором закричали при ее появлении Стефаниди, Трумбетта и другие. – Откуда, красавица?

– С прогулки по окрестностям. Я прошу вас не терзать меня вашим ревом. У меня мигрень.

– В самом деле? – жалобно произнес Трумбетта. – Нельзя сказать, чтобы деревенский воздух сделал ее любезной!

Последняя неделя прошла без всяких происшествий.

В субботу Дивизио, отозвав Агарь в сторону, сообщил ей, что пишет письмо Сампиетри.