Когда я с унынием привстал, тайна перемены фигуры комнаты вдруг стала понятна моему уму. Я уже упоминал, что хотя формы рисунков на стене были достаточно ясны, но цвета их казались полинявшими и неопределенными. Теперь эти цвета принимали с каждой минутой все более и более яркий блеск, который придавал этим адским фигурам такой вид, что человек и покрепче меня нервами содрогнулся бы при виде их. Глаза демонов, – живые, кровожадные и мрачные – устремлялись на меня из таких мест, где я прежде их не подозревал, и блистали грозным пламенем огня, который я тщетно усиливался считать воображаемым.
Воображаемым!… Когда при каждом дыхании, мои ноздри втягивали пар раскаленного железа! Удушающий запах распространялся в темнице, и глаза, глядящие на мою агонию, разгорались все ярче и ярче! Безобразные кровавые рисунки окрашивались все богаче красным цветом! Я задыхался – я едва мог переводить дыхание. Не оставалось более сомнения в намерении моих палачей; – о, безжалостные! демоны, а не люди!… Я отступил от раскаленного металла к центру темницы. В виду этой огненной смерти, мысль о свежести колодца ласкала, как бальзам, мою душу. Я бросился к его смертоносным краям и устремил взгляд в глубину. Блеск раскаленного свода освещал все его глубочайшие извилины; но, несмотря на это, мой ум отказывался понять значение того, что я видел. Наконец это вошло в мою душу – ворвалось в нее насильно, запечатлелось огненными буквами в моем улетающем рассудке. О! где взять слов, чтоб высказаться! – О! ужас из ужасов! – О! лучше все ужасы, только не это! – С жалобным воплем, я откинулся прочь от колодца и, закрыв лицо руками, горько заплакал.
Жар быстро увеличивался, и я еще раз раскрыл глаза, дрожа как в лихорадке. Вторая перемена совершилась в комнате – и на этот раз, она произошла в ее форме. Как и в первый раз, я сначала напрасно пытался понять, что такое происходит; но сомнение мое продолжалось недолго. Мщение инквизиции шло теперь быстрыми шагами, дважды потерпев от меня поражение – и недолго уже мне оставалось шутить с Царем Ужаса. Комната прежде была четвероугольная: теперь же я заметил, что два ее угла сделались острыми, а два остальные тупыми. Эта страшная противоположность увеличивалась быстро с глухим шумом и скрипом. В одну минуту, комната вся перекосилась, но превращение на этом еще не остановилось. Я уже не желал и не надеялся, чтоб оно остановилось; я готов был прижать раскаленные стены к моей груди, как одежду вечного покоя. – Смерть, говорил я себе, – смерть, какая бы ни была, только не смерть в колодце! – Безумный! как же я не понял, что им нужен был именно колодезь, что один только этот колодезь был причиною огня, осаждавшего меня? Мог ли я противиться его пламени? И даже если б мог, то как бы я устоял на месте? Косоугольник все сплющивался с такой быстротой, что я едва имел время размышлять. Центр его, соответствовавший самой широкой его линии, находился прямо перед зияющей пропастью. Я хотел отступить – но стены, суживаясь, гнали меня вперед. Наконец, настала минута, когда мое обожженное и скорченное тело почти не находило места, когда ноги мои едва могли стоять на полу. Я более не боролся; но агония души моей высказалась в долгом вопле невыразимого отчаяния. Я чувствовал, что шатаюсь у края колодца и – отворотился.
И вдруг послышался беспорядочный гул человеческих голосов, пальба, звуки труб! Могучий крик тысячи голосов потряс воздух как раскат грома! Огненные стены поспешно отступили назад. Чья-то рука схватила мою руку в ту минуту, как я, от изнеможения, падал в бездну. Это была рука генерала Лассаля. Французская армия вступила в Толедо: инквизиция была в руках своих врагов.
