Колодец одиночества - [158]

— Надо же! Правда, можно?

— Конечно… поужинай с моей подругой и со мной.

— Какой дом?

— Тридцать пять… улица Жакоб, 35.

— Я буду там, едва пробьет восемь!

— Вот и хорошо. До свидания, Мартин.

— До свидания и спасибо, Стивен.

Она повесила трубку и открыла окно.

Мэри увидела ее и позвала:

— Стивен, пожалуйста, поговори с Дэвидом. Он только что откусил и проглотил крокус! И иди сюда: сциллы уже расцвели, я никогда раньше не видела такой синевы. Наверное, мне надо сходить за своими птичками — здесь, на солнышке у стены, довольно тепло. Дэвид, прекрати; сейчас же сойди с бордюра!

Дэвид вилял голым хвостом, пытаясь подольститься к хозяйке. Потом он высунул нос и принюхался к голубям. Да что же это творится на свете, почему приход весны — это сплошные запахи искушений! И почему спаниель не может заняться хоть чем-нибудь интересным, не нарушая никаких законов?

Со вздохом он поднял янтарные умоляющие глаза сначала на Стивен, потом на свою богиню, Мэри.

Она простила ему крокус и потрепала по голове.

— Милый мой, тебе досталось на обед больше фунта сырого мяса; не надо притворяться. Ведь ты совсем не голоден — это была просто шалость.

Он лаял, отчаянно пытаясь объяснить ей: «Это весна; она у меня в крови, о моя богиня! О, нежная подательница всех благ, позволь мне рыться в земле, пока я не выкопаю каждый из этих проклятых крокусов; всего лишь раз, позволь мне согрешить, ради радости жизни, ради древней, изысканной радости грешить!»

Но Мэри покачала головой.

— Ты должен быть хорошей собакой; а хорошие собаки никогда не обращают внимания на белых голубей с хвостами, как веера, и не ходят по бордюрам, и не жуют цветы — правда, Стивен?

Стивен улыбнулась.

— Боюсь, что правда, Дэвид. — Потом она сказала: — Мэри, послушай… это насчет сегодняшнего вечера. Я только что получила весточку от очень старинного друга, его фамилия Холлэм, я знала его в Англии. Он в Париже; все это так странно. Он написал в Мортон, и его письмо переслала Паддл. Я позвонила ему, и он придет на ужин. Лучше сказать Полине сразу… ты скажешь, милая?

Мэри, естественно, стала задавать вопросы. Какой он? Где Стивен с ним познакомилась? Она никогда не упоминала ни о каком Холлэме. Где же они познакомились, в Лондоне или в Мортоне? И, наконец:

— Сколько тебе было лет, когда ты знала его?

— Дай подумать… мне, кажется, было всего восемнадцать.

— А ему сколько?

— Двадцать два… очень молод… я знала его довольно недолго; потом он уехал в Британскую Колумбию. Но он так мне нравился — мы были большими друзьями — и я надеюсь, тебе он тоже понравится, милая.

— Стивен, ты странная. Почему ты не сказала мне, что у тебя когда-то был друг, мужчина? Я всегда думала, что тебе не нравятся мужчины.

— Напротив, очень нравятся. Но я много лет не видела Мартина. Я даже почти не думала о нем, пока сегодня утром не получила его письмо. Теперь, милая, мы же не хотим, чтобы бедняга голодал — ты должна пойти поискать Полину.

Когда она ушла, Стивен поскребла подбородок, задумчивым и достаточно неуверенным жестом.

2

Он пришел. Удивительно, как мало он изменился. Он был все тем же Мартином, гладко выбритым, с худым лицом, с медлительными голубыми глазами и очаровательным выражением лица, с нескладной фигурой, сутулой после верховой езды; только теперь вокруг его глаз расходились тонкие морщинки, и волосы у него на висках стали белыми, как снег. Рядом с правым виском был маленький, но глубокий шрам — эта пуля, должно быть, прошла совсем близко.

Он сказал:

— Дорогая моя, как я рад тебя видеть! — и задержал руку Стивен в своих худых загорелых руках.

Она ощутила теплое, дружеское пожатие его пальцев, и годы улетели прочь.

— Я так рада, что ты написал, Мартин.

— Я тоже. Не могу сказать, как я рад. И все это время мы оба были в Париже, сами того не зная! Ну что ж, наконец я нашел тебя, и теперь мы будем не разлей вода, если ты не возражаешь, Стивен.

Когда Мэри вошла в комнату, они смеялись.

Она выглядела не такой усталой, с удовлетворением подумала Стивен, или, может быть, ей просто шло это платье — она всегда принаряжалась вечером.

Стивен сказала довольно просто:

— Это Мартин, Мэри.

Они пожали друг другу руки, улыбаясь. Потом они почти с торжественным видом переглянулись.

С Мартином оказалось удивительно легко разговаривать. Казалось, он не был удивлен, что Мэри Ллевеллин обосновалась в доме Стивен как хозяйка; он просто принял все как есть. Но он, не говоря ни слова, дал понять, что уяснил себе положение дел.

После ужина Стивен спросила, как его глаза, сильно ли они пострадали? Они выглядели вполне нормальными. Тогда он рассказал им историю своего ранения, во всех подробностях, с той доверительностью, которая отличает большинство детей и одиноких людей.

Он получил ранение в 1918 году. Пуля задела зрительный нерв. Сначала его отправили в госпиталь на базе, но, когда он смог приехать в Париж, то начал лечиться у большого светила. Ему грозила слепота на правый глаз; это пугало его до смерти, сказал он. Но через три месяца ему пришлось вернуться домой; на одной из его ферм что-то пошло не так из-за промахов управляющего. Окулист предупредил его, что проблемы могут начаться снова, что он должен оставаться под наблюдением. И проблемы вернулись около четырех месяцев назад. Он струхнул и бросился назад в Париж. Три недели он пролежал в темной комнате, не смея даже думать о возможном приговоре. Глаза обычно так некстати подражают друг другу: за одним легко последовал бы другой. Но, слава Богу, это оказалось не так серьезно, как опасался окулист. Его зрение сохранилось, но ему приходилось ходить медленно, и он все еще лечился. Глаз должен был некоторое время находиться под наблюдением; итак, он жил здесь, у тети Сары в Пасси.