Колодец - [56]

Ученый согласно кивнул. Если его и огорчило это маленькое поражение, виду он подавать не стал. Лоу в свою очередь счел необходимым проявить великодушие к поверженному противнику.

— Послушайте, Людгер, давайте забудем о начальниках и подчиненных. Мы все в лодке, к тому же нас слишком мало. Не стоит придавать значение формальностям. Если кому-то придет в голову разумная мысль, он тут же сообщит о ней остальным. А обсуждать и решать будем, естественно, все вместе.

— Естественно. Ладно, раз не хотите меня слушаться, позвольте хотя бы придумать название этому месту.

— Стоит ли стараться, доктор? — саркастически хмыкнула Мэгги. — Остров как остров, ничего особенного. Я бы так его и назвала.

— Лично у меня нет возражений, Людгер, — медленно проговорил Лоу. Его слова почему-то заставили девушку встрепенуться и вопросительно посмотреть на астронавта, но никаких скрытых мотивов в его заявлении она не обнаружила.

— Вынужден с вами не согласиться, леди. К моему глубокому прискорбию. — Бринк церемонно поклонился. — Я имел в виду планету, а столь грандиозное открытие, несомненно, заслуживает подходящего названия. Предлагаю назвать этот мир Коцитом.

— Что-нибудь древнегерманское? — подозрительно нахмурилась Мэгги.

Ученый снисходительно усмехнулся:

— Не совсем. Если вы помните Данте, в его «Аду» Коцитом назван Девятый круг. Звучит, может быть, пугающе, но не следует забывать, что именно в этом круге находится выход во внешний мир.

— Потрясающе. Ладно, сойдет, раз вы так настаиваете. Коцит, пожалуй, получше, чем просто остров, — великодушно согласилась Мэгги.

— Вообще-то у меня это место не вызывает ассоциаций с преисподней, — заметил Лоу. — Вы тут сказали, что бывали в Сахаре и Гоби, на мой взгляд, условия там куда ближе к адскому пеклу, чем здешние, если не считать отсутствия связи. Но коли вам нравится Коцит, пусть так и будет.

Посчитав обсуждение законченным, Лоу возобновил подъем. Остальные последовали за ним. По пути Бринк популярно, но очень нудно распространялся на тему сравнительной характеристики руин и полузанесенных землей древних сооружений, мимо которых пролегал их маршрут, словно желая лишний раз подчеркнуть обширность своих познаний.

— Вы посмотрите, как в процессе спора они приходят к общему решенью! — Высказавший это Мыслящий парил высоко над головами трех землян, покинувших место посадки и направляющихся к центру острова. Впрочем, выражение «высоко над» не совсем соответствовало реальности. Более близким к действительности было бы «вокруг и около».

— Но что дало им это? Ничего! — возразил другой. — Они куда-то движутся, имея, быть может, даже ощущенье цели, хотя никто из них не представляет, ни — в чем она, ни — как ее достичь. Не замечают и проходят мимо заветных знаков. Слушают — не слышат. Глядят — не видят.

— Это объяснимо. У них так мало чувств! — не сдавался первый.

— А их походка? А это тело — длинное, худое, без крыльев, гребня, панциря, хвоста! Смотреть противно! Кажется: как только подует ветер — упадут они и больше никогда уже не встанут. Тела их тяжелы, а ноги слабы. Как им баланс достойно сохранять? Но чувство равновесия двуногих приводит в восхищенье. Это точно!

— Зато они совсем не ощущают других миров. Они не видят нас! — внесли свой вклад в обсуждение проблемы сразу двенадцать Мыслящих, резвящихся по соседству; ведя наблюдение за землянами, они одновременно развлекались, выстраивая в невероятно сложный узор, напоминающий живой ковер, совокупность своих взаимосвязанных мыслеграмм.

— Уж это их, поверьте, не волнует. Достаточно им неба, ветра, волн — реальности доступной и простой. И мы когда-то были таковы.

Ответом на последнюю фразу стало испускание схожих по структуре мыслеграмм, которые в другом месте и при других обстоятельствах можно было истолковать как вздохи.

— О чувства наши! Где ты, осязанье? — надрывно прошелестели пятеро ностальгирующих Мыслящих, для удобства созерцания расположившихся в виде неевклидовой пентаграммы. — Где зрение — алмаз цветущей плоти? Любые жертвы принести мы рады, чтоб хоть однажды ощутить дыханье ночного ветра на прохладной коже иль аромат увядшего цветка!

— Не надо! Замолчите! Поздно плакать! — взмолились соседи. — Зачем воспоминаньями терзаться, когда века минули с той поры?

— Тысячелетия, — поправили их сразу пятнадцать Мыслящих, и это послужило поводом к новому ожесточенному спору о свойствах памяти.

Запах цветов. Дуновение ветра. Тот, кто первым объявил о прибытии новичков, не стал влезать в бесполезную дискуссию. Он предпочел незримо витать рядом с пришельцами, фиксируя их мысли и реакции в момент зарождения. Осязание. Обоняние. Любой из Мыслящих, не колеблясь ни секунды, променял бы свое бессмертие на хотя бы одно из этих чувств. Бесплотные давно ощутили разницу между вечной жизнью и вечным существованием, вот только случилось это слишком поздно — ничего изменить они не могли.

В общем-то, они не могли сколько-нибудь заметно воздействовать на покинутую ими реальность — разве что косвенно, но и на это требовались значительные затраты психической энергии. Когда-то они добровольно разорвали связь с материальным миром, и реальность отплатила им той же монетой. Теперь даже тысячи и миллионы Мыслящих, объединив усилия, едва ли были способны физически воздействовать на троих землян в большей степени, чем сорванный с ветки порывом ветра сухой лист.