Колода без туза - [3]

Ямщиков продолжал смотреть вслед арестантам, за которыми уже закрывалась дверь тюремного корпуса. Важин с порога канцелярии обернулся и крикнул Ямщикову:

— Зайди за мной! В клуб вместе двинем!

Ямщиков в ответ снова кивнул, не поворачивая головы. Важин затворил за собой дверь канцелярии.

Ямщиков некоторое время постоял в нерешительности и вдруг стремительно зашагал ко входу в здание тюрьмы.

Попавшийся ему на пути огненно-рыжий веснушчатый паренек в красноармейской форме остановился, робко спросил:

— Товарищ комвзвода, можно я на представление приду?

— Валяй, Распутин, — рассеянно бросил на ходу Ямщиков.

Он постучался в тюремный корпус. Открылся «глазок», грохнул засов, отворилась тяжелая дверь. Командир взвода вошел внутрь и стал подниматься по лестнице на второй этаж.

Ямщиков медленно шел по сводчатому коридору мимо одинаковых железных дверей камер с номерами, засовами, огромными висячими замками. Он внимательно наблюдал, как в глубине коридора коренастый с круглым крестьянским лицом надзиратель отпер дверь одной из камер, распахнул ее перед Куницыным. Бывший генерал стоял, дожидаясь, пока надзиратель запер за Куницыным дверь, потом двинулся следом за круглолицым дальше по коридору. Едва они исчезли за поворотом, Ямщиков быстро подошел к камере Куницына, отодвинул заслонку «глазка», заглянул внутрь. Куницын сидел на нарах, безучастно разглядывал противоположную стену. Ямщиков закрыл «глазок», настороженно огляделся. Коридор был пуст. Тихонько сняв щеколду, Ямщиков распахнул в дверях камеры «кормушку» — деревянную форточку, через которую заключенный получает от раздатчика пищу, — и наклонился к отверстию. В это время круглолицый надзиратель, замкнув дверь камеры за генералом, вышел из-за поворота коридора. В его конце он с удивлением увидел склонившегося к распахнутой «кормушке» Ямщикова, который, судя по позе, о чем-то беседовал с арестованным. Надзиратель нахмурился и поспешно двинулся к Ямщикову. Тот, увлеченный оживленным разговором с обитателем камеры, не слышал приближающихся шагов. До надзирателя донеслись обрывки фраз, и лицо его отразило изумление. Он подошел, тронул Ямщикова за плечо. Тот вздрогнул от неожиданности, поднял голову. Увидев круглолицего, быстро разогнулся. Весь его вид выражал крайнюю степень смущения. Надзиратель решительно захлопнул дверцу «кормушки», наложил щеколду, строго посмотрел на Ямщикова:

— Товарищ комвзвода, вы ведь знаете: разговаривать с арестованными запрещено.

Ямщиков, не слушая круглолицего, что-то сосредоточенно обдумывал. Потом, ничего не ответив надзирателю, повернулся к нему спиной и хмуро пошел прочь. Надзиратель пристально смотрел ему вслед.

У аляповатого помпезного подъезда городского клуба — бывшего купеческого собрания — тусклый, колеблющийся на ветру керосиновый фонарь освещал большую рисованную афишу:

«1 ОКТЯБРЯ ЛЮБИТЕЛЯМИ ДРАМАТИЧЕСКОГО ИСКУССТВА БУДЕТ ПРЕДСТАВЛЕНА ПЬЕСА ФРАНЦУЗСКОГО ПИСАТЕЛЯ Д’ОБЬЕ «СИЛЬНЕЕ СМЕРТИ».

К клубу неторопливо собиралась публика. Подкатил извозчик. Пухленький кавалер принял ручку дамы. Дама взглянула на афишу, сморщила носик:

— Говорила ведь, рано едем!

— Тут буфет хороший, — успокоил даму толстяк.

В клубе тем временем готовились к спектаклю. Горели свечи над облупленным трельяжем красного дерева. Перед тусклым потрескавшимся зеркалом гримировалась красивая сероглазая женщина лет двадцати пяти. Ее густые пепельные волосы были уложены в высокую старомодную прическу.

— Родиться бы тебе, Ниночка Петровна, на век раньше, — сочувственно вздохнул стоящий в дверях гримуборной Важин.

— Лучше — на два, — нервно отозвалась Нина.

— Ты не волнуйся так, — посоветовал Важин. — Не будешь психовать — все как по маслу сойдет.

— У меня никогда не было такой сложной роли, — пожаловалась Нина.

— Так и я прежде начальником тюрьмы не служил, — усмехнулся Важин. — Время такое, все мы новые роли исполняем.

Пока Нина беседовала с Важиным, в другой гримерной, озаренной колеблющимся светом коптящего свечного огарка захламленной комнатенке, где на стене висели выкрашенные серебряной краской картонные рыцарские латы и шлем, в пыльном настенном зеркале оглядывал себя Ямщиков. Он был уже в пышном мундире с золотыми погонами и витым аксельбантом. Лишь ремень с пистолетом в новой кожаной кобуре остался на нем от прежнего командира взвода тюремной охраны. В дверь деликатно постучали.

— Войдите, — сказал Ямщиков и повернулся к зеркалу спиной.

Дверь отворилась. На пороге стоял руководитель драмкружка Алмазов — рыхлый брыластый человек в черной бархатной «артистической» куртке с пышным алым бантом на шее.

— Нина Петровна просила вас зайти, — с достоинством произнес он, грассируя, звучным «поставленным» баритоном. — Ей нужно еще с вами порепетировать.

Вышли в коридор. Издали уже доносился глухой гул заполнявшей зал публики. У красного деревянного щита с баграми и топорами стояли Важин и костлявый седоусый дед в латаном овчинном зипуне, в ослепительно сияющей медной пожарной каске. Алмазов исчез за дверью, ведущей на лестницу. Ямщиков, смущенно кашлянув, сделал знак Важину. Тот подошел.

— Пускай Распутин — кровь с носу — букет для Нины Петровны добудет, — тихонько сказал ему Ямщиков.