Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1960-е - [33]

Шрифт
Интервал

Тем более — или это только показалось? — холмик медленно продвигался вперед, к колючей проволоке зоны.

— Будет что будет, а бдительность прежде всего, — решил Бойцов и дал по холмику очередь из автомата.

Дикий вопль последовал в ответ. Андрей Бойцов увидел, как взметнулся замаскированный преступник… и тотчас же рухнул на землю, прошитый пулями.

Бойцов дал вторую очередь. Потом еще… Увлеченный стрельбой, он не заметил, как к нему подкрались еще два таких же холмика. Не почуял сержант-комсомолец, как вскочили убийцы. Не увидел — блеснули ножи. Он только почувствовал внезапную резкую боль. И замертво упал на снег. Преступники вытерли кровь с ножей о шинель часового. Один из них попробовал взять автомат из рук Бойцова. Но мертвый сержант изо всех сил сжимал вверенное ему оружие. Казалось, никакая сила в мире не могла бы его отнять.

— Вцепился, мусор, — процедил сквозь зубы один из убийц. — С руками, что ли, взять. Отрезать перышком.

— Тревога! — крикнул второй. — Рвем когти!

И, не выдержав издевки над павшим героем, Сергей Слугин вычеркнул слова «вцепился мусор», потом всю фразу с «руками» и «перышком».

Теперь концовка главки стала звучать так:

— Не выпустит… Рвем когти!

Убийцы покинули лагерь п/я № 67–002.

При минус сорока

Бойцова хоронили с музыкой. Сияли пуговицы, но лица были сумрачны и хмуры. Начальник лагеря, полковник Прикокошкин, сказал личному составу:

— Наш товарищ пал от руки убийц! Их было трое, кровавых подонков, кровавых наймитов, кровавых пережитков кровавого прошлого (полковник Прикокошкин очень любил эпитет «кровавый»). Одного убийцу наш товарищ пригвоздил своей умелой и мужественной рукой. Покарал бы и остальных, но святое дело возмездия пресекла подлая рука кровавых убийц.

Тут полковник Прикокошкин сделал паузу, чтобы личный состав осознал кровавое дело кровавых убийц. Потом продолжил, перейдя на лирику:

— Перестало биться честное сердце младшего сержанта конвойных войск. Заплачет старая мать в вологодской деревне, а седой старик отец ее утешит: «Не горюй! Сын погиб героем, на боевом посту».

Полковник Прикокошкин сделал еще одну паузу, на сей раз трагически-героическую, и закончил:

— Мир праху твоему, младший сержант Андрей Бойцов!

Залпы прощального салюта прорезали сухой колымский воздух. Скупые, мужественные слезы конвоиров мерзли на щеках при сорокаградусном морозе.

Мир праху твоему, сержант конвойных войск!

Бой в Косом овраге

Мороз бил словно молот, не останавливаясь, не щадя. Заблоцкий и Мартынов были третий день в пути (труп Потапченко, застреленного Бойцовым, для назидания был выставлен в зоне — как наглядный кровавый урок).

— Ша! — прервал вдруг Арап разглагольствования Леньки о прелестях своей Нюши.

В морозной тишине, издалека, донесся яростный собачий лай.

— Погоня!

Ленька Мартынов обомлел на холоду. Розыскные собаки преступников не миловали… Да и за что щадить их, миловать, отщепенцев? Предателей, беглецов, убийц?

— Держи-ка перышко, — сквозь зубы процедил Арап (в «образ» Арапа, — Слугин решил это окончательно, — непременно должно входить цежение сквозь зубы, верный признак преступной неисправимости).

Мартынов взял финку Заблоцкого. Арап обмотал свою левую руку шарфом. Затем взял у Леньки нож.

Ожидали недолго. Мощная, серая, поджарая овчарка, сверкнув рыжими подпалинами, с размаху прыгнула на преступников.

«Теперь не уйдешь! — мелькнуло у нее в голове. — Попались!»

Арап стремительно сунул левую, обмотанную руку в пасть овчарки, стараясь миновать страшные клыки. И тут же, со всего размаха, воткнул отточенное лезвие в горячее сердце служебно-розыскной собаки.

Альфа упала на снег, заливая его своей честной служебно-розыскной кровью…

…Ленька Мартынов растерянно улыбнулся: на снегу валялись трупы шестерых собак. Лая больше не было слышно.

— Рвем когти, — привычно процедил сквозь зубы Арап.

Как на волка…

Старик Изотыч снял берданку со стены. Внимательно осмотрел ее, обнюхал: свежая ли смазка? Пробормотал: щурясь:

— Дедовская! Покойник-батя на волка ходил… А нынче волк иной пошел — преступник. Перевелся нонче серый. Из лагерей бегают волки. Так-то!

Надевая тулуп, сказал верной супруге:

— Слышь-ко, Ксеня! Вчера в сельсовет из лагеря звонили: бежало двое душегубов. Часового жизни лишили, собак извели. Пойду посмотрю: повезет, может, маленько… Платят-то теперь хорошо, — как за волка убитого. Валенки новые справлю. Да и чайку тебе в запас.

— Господь с тобой, Изотыч! Порешат они тебя.

— Начальник говорил: одни ножи у них. Огнестрельного нет. Справлюсь с супостатами. Одного завалю, другого приведу… На чай и валенки.

Выйдя из добротной лесницкой избы, дед Изотыч позвал верного друга:

— Тузик! Тузик!

Тузик был матерый: и на волка ходил, и на преступника. Глаза умные, честные, преданные. Вот-вот заговорит, да слов не знает. Лишь хвостом виляет да скулит.

— Айда, Тузенька, на извергов. Валенки-то новые нужны, чаёк хозяйке… Промыслим душегубов.

Каюк

«Вот они!»

Изотыч не сказал это вслух, только подумал. Он сразу же смекнул: они! Двое, с голодным блеском в глазах, преступные, съежившиеся от холода.

— Тузенька, фас! — шепотом отдал приказ Изотыч и снял с плеча дедовскую берданку.


Еще от автора Андрей Георгиевич Битов
Аптекарский остров

«Хорошо бы начать книгу, которую надо писать всю жизнь», — написал автор в 1960 году, а в 1996 году осознал, что эта книга уже написана, и она сложилась в «Империю в четырех измерениях». Каждое «измерение» — самостоятельная книга, но вместе они — цепь из двенадцати звеньев (по три текста в каждом томе). Связаны они не только автором, но временем и местом: «Первое измерение» это 1960-е годы, «Второе» — 1970-е, «Третье» — 1980-е, «Четвертое» — 1990-е.Первое измерение — «Аптекарский остров» дань малой родине писателя, Аптекарскому острову в Петербурге, именно отсюда он отсчитывает свои первые воспоминания, от первой блокадной зимы.«Аптекарский остров» — это одноименный цикл рассказов; «Дачная местность (Дубль)» — сложное целое: текст и рефлексия по поводу его написания; роман «Улетающий Монахов», герой которого проходит всю «эпопею мужских сезонов» — от мальчика до мужа.


Пушкинский Дом

Роман «Пушкинский дом» критики называют «эпохальной книгой», классикой русской литературы XX века. Законченный в 1971-м, он впервые увидел свет лишь в 1978-м — да и то не на родине писателя, а в США.А к российскому читателю впервые пришел только в 1989 году. И сразу стал культовой книгой целого поколения.


Нулевой том

В «Нулевой том» вошли ранние, первые произведения Андрея Битова: повести «Одна страна» и «Путешествие к другу детства», рассказы (от коротких, времен Литературного объединения Ленинградского горного института, что посещал автор, до первого самостоятельного сборника), первый роман «Он – это я» и первые стихи.


Человек в пейзаже

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Преподаватель симметрии

Новый роман Андрея Битова состоит из нескольких глав, каждая из которых может быть прочитана как отдельное произведение. Эти тексты написал неизвестный иностранный автор Э. Тайрд-Боффин о еще менее известном авторе Урбино Ваноски, а Битов, воспроизводя по памяти давно потерянную книгу, просто «перевел ее как переводную картинку».Сам Битов считает: «Читатель волен отдать предпочтение тому или иному рассказу, но если он осилит все подряд и расслышит эхо, распространяющееся от предыдущему к следующему и от каждого к каждому, то он обнаружит и источник его, то есть прочтет и сам роман, а не набор историй».


Фотография Пушкина (1799–2099)

В книгу включены повести разных лет, связанные размышлениями о роли человека в круге бытия, о постижении смысла жизни, творчества, самого себя.


Рекомендуем почитать
Человек на балконе

«Человек на балконе» — первая книга казахстанского блогера Ержана Рашева. В ней он рассказывает о своем возвращении на родину после учебы и работы за границей, о безрассудной молодости, о встрече с супругой Джулианой, которой и посвящена книга. Каждый воспримет ее по-разному — кто-то узнает в герое Ержана Рашева себя, кто-то откроет другой Алматы и его жителей. Но главное, что эта книга — о нас, о нашей жизни, об ошибках, которые совершает каждый и о том, как не относиться к ним слишком серьезно.


Крик далеких муравьев

Рассказ опубликован в журнале «Грани», № 60, 1966 г.


Маленькая фигурка моего отца

Петер Хениш (р. 1943) — австрийский писатель, историк и психолог, один из создателей литературного журнала «Веспеннест» (1969). С 1975 г. основатель, певец и автор текстов нескольких музыкальных групп. Автор полутора десятков книг, на русском языке издается впервые.Роман «Маленькая фигурка моего отца» (1975), в основе которого подлинная история отца писателя, знаменитого фоторепортера Третьего рейха, — книга о том, что мы выбираем и чего не можем выбирать, об искусстве и ремесле, о судьбе художника и маленького человека в водовороте истории XX века.


Собачье дело: Повесть и рассказы

15 января 1979 года младший проходчик Львовской железной дороги Иван Недбайло осматривал пути на участке Чоп-Западная граница СССР. Не доходя до столба с цифрой 28, проходчик обнаружил на рельсах труп собаки и не замедленно вызвал милицию. Судебно-медицинская экспертиза установила, что собака умерла свой смертью, так как знаков насилия на ее теле обнаружено не было.


Счастье

Восточная Анатолия. Место, где свято чтут традиции предков. Здесь произошло страшное – над Мерьем было совершено насилие. И что еще ужаснее – по местным законам чести девушка должна совершить самоубийство, чтобы смыть позор с семьи. Ей всего пятнадцать лет, и она хочет жить. «Бог рождает женщинами только тех, кого хочет покарать», – думает Мерьем. Ее дядя поручает своему сыну Джемалю отвезти Мерьем подальше от дома, в Стамбул, и там убить. В этой истории каждый герой столкнется с мучительным выбором: следовать традициям или здравому смыслу, покориться судьбе или до конца бороться за свое счастье.


Осторожно! Я становлюсь человеком!

Взглянуть на жизнь человека «нечеловеческими» глазами… Узнать, что такое «человек», и действительно ли человеческий социум идет в нужном направлении… Думаете трудно? Нет! Ведь наша жизнь — игра! Игра с юмором, иронией и безграничным интересом ко всему новому!


Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1970-е

Вторая книга из трех под общим названием «Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период)», посвященных 1960–1980-м годам XX века. Освобождение от «ценностей» советского общества формировало особую авторскую позицию: обращение к ценностям, репрессированным официальной культурой и в нравственной, и в эстетической сферах. В уникальных для литературы 1970-х гг. текстах отражен художественный опыт выживания в пустоте.Автор концепции издания — Б. И. Иванов.


Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1980-е

Последняя книга из трех под общим названием «Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период)». Произведения, составляющие сборник, были написаны и напечатаны в сам- и тамиздате еще до перестройки, упреждая поток разоблачительной публицистики конца 1980-х. Их герои воспринимают проблемы бытия не сквозь призму идеологических предписаний, а в достоверности личного эмоционального опыта.Автор концепции издания — Б. И. Иванов.