Коллеги, или Приключения двух врачей и джентльменов на Антильских островах - [6]

— Могу себе представить! — Слоан похлопал его по плечу. — Гаррет, вы совершили титанический труд, ваше упорство поистине равно вашему таланту. Без вас моя работа немногого бы стоила.

— Оставим это, — преподобный махнул рукой, но вид у него был довольный. — Ни к чему меня превозносить, я делаю только то, к чему Господь дал мне способности и склонность, и это я должен вас благодарить, Ханс… Однако Абсолон уже приготовил угли, мы можем запечь мясо прямо сейчас, пока вы умываетесь с дороги. Капитан Блад, вы окажете честь отобедать с нами?

Питер Блад с удивлением понял, что голоден. На протяжении месяца его повседневная диета состояла из рома и кабацких заедок, и ничего иного ему не хотелось, но сейчас мысль о куске мяса, запеченном на углях, была весьма своевременной.

За обедом корсар, доктор и священник (или трое натуралистов, как будет угодно читателю) хранили молчание. Мясо в винном уксусе, изжаренное на решетке, истекающее соком, посыпанное солью и свежемолотым перцем, было превыше всяких похвал. Десерт составляли загадочные красные фрукты, не встречающиеся западнее Подветренных островов. Преподобный Мур сам заварил в котелке напиток, который он называл чаем, хотя Блад не поручился бы, что ингредиенты этой смеси привезены из Ост-Индии. Откуда-то явилась початая бутылка канарского, коего хватило по стакану на каждого. Джентльмены выпили за процветание Англии и естественных наук, разлили чай в те же кружки, Слоан и Блад закурили. Был один из тех чудесных дней, какие случаются после сезона дождей, когда влажные испарения уже рассеялись, но солнце еще не раскаляет все вокруг.

— Хорошо мы здесь устроились, — сказал доктор. — Никакого сравнения с нашими поездками по Ямайке. Гаррет, помните дорогу на Сикстин-Майл-Уок?

Восклицание, которое вырвалось у мастера ботанической иллюстрации, по-видимому, означало, что он не надеется это забыть и сказал бы много больше, если б Господь не воспрещал ему бранные слова.

— Мы объехали верхом южное побережье от Порт-Ройяла до Восточного мыса, потом повернули на север. Жара, змеи в траве. Москиты… (Слоан показал на суставе большого пальца величину кровососов — не менее трех четвертей дюйма, что вполне согласовалось с собственным опытом капитана.) Негде остановиться.

— Не всегда, — как бы про себя заметил преподобный Мур.

— Ну разумеется, на Ямайке поселилось много народа.

Доктор почему-то смутился и прервал воспоминания. От ручья доносилось пение Абсолона. Пел он на своем языке, и мелодия тоже была дикой и странной.

— Так что у вас с ним вышло? — спросил Слоан.

— Не спрашивайте, Ханс, — молодой священник покаянным жестом приложил ладонь к груди. — Я во всем виноват, и мне так совестно. Доктор Слоан оставил мне замечательного негра, — продолжал он, обращаясь к Бладу. — Смирный, добрый, работящий, наш Абсолон. Быстро выучил «Отче наш», охотно вместе со мной молился. Я был за ним как за каменной стеной, даю вам слово, жил здесь так же уютно, как у себя в Челси. Взял бы его в Англию, только не знаю, что скажут сестры и матушка, да и прихожане — ведь получу же я когда-нибудь приход, наверное. Не всякий белый слуга с ним сравнится. Если бы я не впал в грех гордыни…

— Ваш рассказ становится интересным, — с улыбкой заметил Блад.

— Ничего интересного, поверьте. Когда Абсолону нечем было заняться, он повадился смотреть, как я работаю. Наблюдая за ним краем глаза, я заметил, что он крайне внимателен и, судя по всему, усиленно размышляет. (Преподобный прервал рассказ и показал, как размышлял Абсолон: закусил обе губы сразу, потом наморщил лоб; слушатели невольно рассмеялись.) Я захотел поразить его еще сильнее. Нарисовал его портрет, подозвал посмотреть, потом дал зеркальце…

— И что дальше?

— А дальше я два дня ждал, когда он соизволит выйти из леса! Звал его, ходил искать, чего только не передумал. Хищных зверей тут нет, но есть ядовитые гады и насекомые. В конце концов, он мог сломать или вывихнуть ногу на круче, мог запутаться волосами в ветвях, как его ветхозаветный соименник… На второе утро пришел, живой, как видите. Был весь серый, дрожал так, что я подумал о лихорадке, и чуть что, кланялся до земли. Чтобы привести его в рассудок, я истратил почти весь запас рома и наконец сумел убедить его в своих добрых намерениях. Свой портрет он забрал и, кажется, где-то припрятал.

— Чего он испугался? — спросил Питер Блад.

— Насколько мне удалось понять, по его верованиям тот, кто владеет изображением человека, получает колдовскую власть и над самим изображенным, — объяснил преподобный Мур; он все еще сердился и фыркал от смеха. — Благодарю покорно, сказал я ему! Не хватало мне только обвинений в колдовстве!

— Мы, по сути, ничего не знаем о том, во что они верят, — заметил доктор. — У них есть понятия, которые заменяют им религию и нравственность, но понятия эти престранные.

— Нас учили, что негры — потомки Хама, — сказал преподобный Мур. — Вероятно, так оно и есть: цвет их кожи может быть знаком проклятия Божьего.

Слоан ехидно прищурился.

— Гаррет, рассказывал ли я вам о любопытном случае, который обнаружил на Ямайке? У негритянки от негра родилась девочка со всеми характерными признаками этого племени, за исключением одного. Ее волосы и кожа были светлее, чем у самого белокурого английского ребенка, и она осталась такой, даже когда выросла. Здесь, на Невисе, мне рассказали еще о двух таких случаях. По моему слабому разумению, Божье проклятие не должно давать сбоев! И потом, как быть с мулатами и квартеронами — достается ли им по половине и четверти Хамова проклятья? Неужели оно делится на части, подобно пирогу или пудингу?