Колесо страха - [80]

Подойдя ко мне, девушка опустила руки мне на плечи. От нее исходил аромат странного морского цветка, и это прикосновение, как и аромат, сводили меня с ума.

– Я вижу, Ален, ты еще остерегаешься меня. – Красавица заговорила со мной на бретонском. – Но сегодня ты уйдешь, только когда я позволю тебе сделать это. Я хорошо усвоила твой урок, Ален де Карнак.

– Когда же я преподал вам урок, мадемуазель? – Я едва нашелся, что ответить, не способный справиться с наваждением ее красоты.

– Давно… Это было так давно…

И мне почудилось, что угроза вытеснила всю нежность из ее взгляда. Брови сошлись на переносице.

– Я думала, мне будет легче произнести эти слова, которым суждено быть произнесенными, Ален. Я думала, что сумею все рассказать тебе сегодня. Думала, что слова хлынут бурным потоком… как воды хлынули в Ис. Но я в смятении… Воспоминания путаются, сменяют друг друга… Любовь и ненависть…

К этому моменту мне уже удалось восстановить самообладание.

– Признаться, я также обескуражен, мадемуазель. Мои знания бретонского оставляют желать лучшего, поэтому, возможно, мне трудно понять, что вы имеете в виду. Может быть, нам перейти на французский или английский?

На самом деле мне казалось, что бретонское наречие создает чрезмерную близость между нами. Другие языки возведут барьер между нашими сознаниями. А затем мне подумалось: но к чему мне барьер?

– Нет! – горячо воскликнула она. – И не называй меня больше мадемуазель, не называй де Керадель. Ты знаешь, кто я!

– Если вы не мадемуазель де Керадель, – рассмеялся я, – то вы морская дева Мелюзина… или Джулланар Морская…[30] И я в безопасности в вашем… – я обвел взглядом гобелены, – аквариуме.

– Я Дахут, – торжественно произнесла она. – Дахут Белая. Дахут Теней. Дахут из древнего города Ис. Я возродилась. Возродилась здесь. – Она указала на свой лоб. – А ты Ален де Карнак, мой возлюбленный, моя великая любовь… моя коварная любовь… Поэтому – остерегайся меня.

И вдруг она прижалась ко мне и страстно поцеловала, столь страстно, что ее зубки поранили мне губу. Такому поцелую невозможно было противостоять, и я стиснул ее в объятьях – точно пытался удержать пламя во плоти. Она яростно оттолкнула меня – с такой силой, что я пошатнулся.

Подойдя к столу, она взяла кувшин и наполнила два высоких бокала белым вином.

– За наше расставание, Ален, – насмешливо произнесла красавица. – И за наше воссоединение. – Увидев, что я медлю, она добавила: – Не бойся, это не ведьмино зелье.

Я чокнулся с ней и выпил. Мы сели за стол, и по какому-то сигналу – я не увидел его и не услышал – вошли двое других слуг в столь же странных нарядах и подали нам ужин. Делали они это необычно – стоя на коленах, на манер древних рабов.

Вино было превосходным, ужин изумительным. Но мадемуазель Дахут почти ничего не ела и не пила. Все это время она молчала, то погрузившись в собственные мысли, то глядя на меня – с той же смесью нежности и угрозы. Мне еще не доводилось ужинать с такой красивой девушкой, которой мне нечего было сказать, ведь она сама хранила молчание. Мы походили на двух соперников в какой-то игре – игре, от которой зависели вопросы жизни и смерти. Мы продумывали ходы, изучали друг друга. Что бы это ни была за игра, у меня складывалось неприятное ощущение, что Дахут известно о правилах намного больше, чем мне. Возможно, их она придумала сама.

Из большой комнаты за скрытой дверью доносились приглушенные музыка и пение. Чудные мелодии, показавшиеся мне смутно знакомыми. И мне помнилось, будто те музыканты находились одновременно и в соседней комнате, и где-то далеко-далеко отсюда. Словно и не музыка то была, но тень музыки. Тень музыки? Мне вдруг вспомнилось, как Дик описывал пение тени, и по спине у меня побежал холодок. Я поднял взгляд от тарелки и увидел, что Дахут удивленно смотрит на меня. Удивленно и насмешливо. И тогда во мне проснулся гнев. Необъяснимый страх отступил. Да, она была красивой женщиной, опасной женщиной, но не более того. Только от меня зависит, насколько явной станет скрытая опасность. Я не сомневался, что Дахут знает, о чем я думаю. Она подала знак слугам, и те убрали со стола, оставив только вино.

– Выйдем на террасу, – будто невзначай сказала она. – Возьми вино, Ален. Оно тебе понадобится.

Рассмеявшись, я взял бутылку и бокалы и прошел за ней за гобелен, в комнату, откуда лился розоватый свет.

Это была ее спальня.

Как и предыдущая комната, спальня оказалась восьмиугольной, но стены были не прямыми, а наклонными, они широким конусом сходились наверху. Собственно, две комнаты составляли некое подобие двойной башни, и я подозревал, что стены здесь скорее декоративные: одно большое помещение потом оборудовали под два. В спальне стены покрывали такие же зеленоватые занавеси, только на них уже не было изображений. Проходя мимо, я заметил, что ткань меняет цвет: от темного, как океанские глубины, до светлого, как бледно-лазоревые воды отмели. На них двигались тени: всплывали из глубин и выныривали наружу, потом лениво скрывались вновь.

Здесь я увидел низкую широкую кровать, антикварный шкаф, украшенный искусной резьбой комод и кушетку. Розовый свет лился из светильников, укрытых в арке потолка. И вновь во мне возникло то неприятное чувство, как и при первом взгляде на черный камень в браслете, – комната показалась мне знакомой.